Но попалась мне зато
Только бабка лет под сто
И мне очень мило
Сон мой объяснила.
Если вы в сомненье,
Это объясненье
Я могу пересказать:
Два да три в итоге пять,
А мамаша — та же мать.
* * *
Я в двух отношеньях отзывчив, хоть в общем не знаю пощады.
Был я таким еще в детстве, таким я буду всегда.
Радоваться умею, если другие рады,
И уж не стану смеяться, когда у другого беда.
Радуюсь ради людей,
Из-за людей озабочен бываю.
Если печаль душою владеет моей —
Что из того? Я свое настроенье скрываю.
Я — как другие, но лишь для того,
Чтоб не задеть никого.
Многим весьма безразличны чужие печали.
Что ж, окружающим это приятно? Едва ли.
Было пристойно, любезно общество в прежние годы,
Вот почему воспевал я радость, бывало.
Прежде любимым служили, но это вышло из моды,
Вот отчего у меня и песен прежних не стало.
Песня знает свой час,
Она — как ее окруженье.
Если исчезнет грубость у нас,
Вновь по-придворному будет звучать мое пенье.
Радости вслед и для песен время придет.
Тот, кто его дождется, увидит счастья приход.
Пусть же никто надо мной не смеется.
Я-то уж знаю, когда какая песня поется.
Прямо скажу вам, что обществу только во вред:
Женщины слишком хотят с мужчинами быть наравне.
Худшим из нас, как и лучшим, у них любовь и привет,
Равенством радость и честь убиты в нашей стране.
Если б дамы ценили по-разному нас,
К ним относились различно и мы бы тем самым.
Это полезнее в тысячу раз
Было бы и мужчинам и дамам.
Если для них между нами различия нет,
Кто же плохой, кто хороший — дайте ответ.
Каждой скажу благородной даме:
Кой-что мы в женщинах смыслим, будь вы для нас одинаковы,
вы обижались бы сами.
«Женщина» — лучшее имя для женщин, и нет им причины
Думать, будто почетнее дамой родиться.
Если ей стыдно быть женщиной — вот ей слово мужчины:
Пусть прослушает все и больше не будет стыдиться.
Дамы есть и не женщины, я говорю это смело.
Но среди женщин — откуда неженщине быть?
Женщину — женскую душу и тело —
Любим, любили и будем любить.
Дама, как ни знатна,
Женщиной быть все равно должна.
«Дама» — двуликое слово. Эта хвала
Может подчас и хулой обернуться.
«Женщина»—это корона достойного славы чела.
Встарь воспевал я женщин за их мимолетный привет,
Песне моей награду я находил даже в этом.
Там, где теперь для меня и простой благодарности нет
Пусть другие поют, радуясь их приветам.
Где мне за песню хотя бы один
Признательный взгляд не пошлют ненароком,
Их слуга, но и сам — господин,
К ним я спиной повернусь или боком.
Это значит: «Мне до тебя
Столько же, сколько тебе до меня».
Женщин лишь тех я люблю воспевать,
Которым свойственна благодарность.
Что мне спесивая дамская знать!
* * *
Сидел я, брови сдвинув
И ногу на ногу закинув,
А щеку подперев рукой,
И обсуждал вопрос такой:
Как надо жить на свете.
Но кто решит задачи эти?
Нам надобно достичь трех благ.
И ни одно не обойти никак.
Два первые — богатство и почет.
Они друг другу часто портят счет.
А третье — божья благодать,—
Ее превыше тех должны мы почитать.
Все три хотел бы я собрать в одно,
Но, к сожаленью, людям не дано,
Чтобы почета, божьей благодати,
Да и богатства, кстати,
Один был удостоен в полной мере.
Судьба пред нами закрывает двери,
Предательство в засаде ждет,
Насилье сторожит и выход наш, и вход.
Забыли мы о праве и покое.
Покуда эти двое так больны, не могут быть здоровыми те трое.
* * *
В ручье среди лужайки
Я видел рыбок стайки,
Видал огромный мир чудес,
Траву, камыш, и луг, и лес,
Ползущих, и летящих,
И по земле ходящих,
И знаю, что везде, всегда
Царит жестокая вражда.
И червь, и зверь, и птица
Должны с врагами биться,
И, чтоб в ничтожество не впасть,
Они установили власть.
Поскольку без правленья
Терзают граждан тренья,
Там избран царь, там каждый род
И слуг имеет и господ.
А с вами, немцы, горе,
Вам любо жить в раздоре.
Порядок есть у мух, у пчел,
А немец дрязги предпочел.
Народ мой! Не впервые
Хотят князьки чужие
Твои разрушить рубежи.
Отдай имперский трон Филиппу, а тем их место укажи!
* * *
Я подсмотрел секреты
Почти что всей планеты,
Мужчин и женщин наблюдал
И не один скандал видал.
Был Рим во славу божью
Кругом опутан ложью,
И вышел спор двух королей,
Какого мир не видел злей.
Исход его был странен:
Церковник и мирянин
Пошли друг друга бить со зла,
И гибли души и тела.
Церковников миряне
Разбили в лютой брани.
Те тотчас, отложив булат,
Надели столы вместо лат.
Но церкви разрушали,
Кого хотели — гнали,
Не тех, кого бы гнать пора.
В углу церковного двора
Из кельи в прошлый вторник
Взывал один затворник:
«Он молод, наш святой отец,
Спаси, о боже, христиан, спаси твоих овец!»
* * *
Что же радость — надоела всем?
Стали жить уныло, точно в келье.
Молодых я не пойму совсем:
Где их пляски, шутки, их веселье?
И кого бранить? Кто виноват?
Почему угрюмы
И юнцы и толстосумы?
Не пристала грусть-унылость тем, кто молод и богат.
Но судьба не знает, что кому к лицу.
Я вот весел, хоть и нищ мой дом.
А богатому скупцу
Все не так среди его хором.
Эх, судьба-судьбина, маху ты дала,
Мне, веселому, богатства пожалела.
Это разве дело?
Бедняку тоска да скука больше бы к лицу была.
Но уж я таков: найдет тоска—
Вспоминаю о достойной даме.
Вспомню лето, зелень, тень леска —
Мысли станут радостными сами.
В зимний день и я грущу всегда,
Но пример мне луг соседний:
Луг стыдится грустных бредней,
Чуть леса зазеленели, он краснеет от стыда.