Выбрать главу
Но попалась мне зато Только бабка лет под сто И мне очень мило Сон мой объяснила. Если вы в сомненье, Это объясненье Я могу пересказать: Два да три в итоге пять, А мамаша — та же мать. 
* * *
Я в двух отношеньях отзывчив, хоть в общем не знаю пощады. Был я таким еще в детстве, таким я буду всегда. Радоваться умею, если другие рады, И уж не стану смеяться, когда у другого беда. Радуюсь ради людей, Из-за людей озабочен бываю. Если печаль душою владеет моей — Что из того? Я свое настроенье скрываю. Я — как другие, но лишь для того, Чтоб не задеть никого. Многим весьма безразличны чужие печали. Что ж, окружающим это приятно? Едва ли.
Было пристойно, любезно общество в прежние годы, Вот почему воспевал я радость, бывало. Прежде любимым служили, но это вышло из моды, Вот отчего у меня и песен прежних не стало. Песня знает свой час, Она — как ее окруженье. Если исчезнет грубость у нас, Вновь по-придворному будет звучать мое пенье. Радости вслед и для песен время придет. Тот, кто его дождется, увидит счастья приход. Пусть же никто надо мной не смеется. Я-то уж знаю, когда какая песня поется.
Прямо скажу вам, что обществу только во вред: Женщины слишком хотят с мужчинами быть наравне. Худшим из нас, как и лучшим, у них любовь и привет, Равенством радость и честь убиты в нашей стране. Если б дамы ценили по-разному нас, К ним относились различно и мы бы тем самым. Это полезнее в тысячу раз Было бы и мужчинам и дамам. Если для них между нами различия нет, Кто же плохой, кто хороший — дайте ответ. Каждой скажу благородной даме: Кой-что мы в женщинах смыслим, будь вы для нас одинаковы, вы обижались бы сами.
«Женщина» — лучшее имя для женщин, и нет им причины Думать, будто почетнее дамой родиться. Если ей стыдно быть женщиной — вот ей слово мужчины: Пусть прослушает все и больше не будет стыдиться. Дамы есть и не женщины, я говорю это смело. Но среди женщин — откуда неженщине быть?
Женщину — женскую душу и тело — Любим, любили и будем любить. Дама, как ни знатна, Женщиной быть все равно должна. «Дама» — двуликое слово. Эта хвала Может подчас и хулой обернуться. «Женщина»—это корона достойного славы чела.
Встарь воспевал я женщин за их мимолетный привет, Песне моей награду я находил даже в этом. Там, где теперь для меня и простой благодарности нет Пусть другие поют, радуясь их приветам. Где мне за песню хотя бы один Признательный взгляд не пошлют ненароком, Их слуга, но и сам — господин, К ним я спиной повернусь или боком. Это значит: «Мне до тебя Столько же, сколько тебе до меня». Женщин лишь тех я люблю воспевать, Которым свойственна благодарность. Что мне спесивая дамская знать! 
* * *
Сидел я, брови сдвинув И ногу на ногу закинув, А щеку подперев рукой, И обсуждал вопрос такой: Как надо жить на свете. Но кто решит задачи эти? Нам надобно достичь трех благ. И ни одно не обойти никак. Два первые — богатство и почет. Они друг другу часто портят счет. А третье — божья благодать,— Ее превыше тех должны мы почитать. Все три хотел бы я собрать в одно, Но, к сожаленью, людям не дано, Чтобы почета, божьей благодати, Да и богатства, кстати, Один был удостоен в полной мере. Судьба пред нами закрывает двери, Предательство в засаде ждет, Насилье сторожит и выход наш, и вход. Забыли мы о праве и покое. Покуда эти двое так больны, не могут быть здоровыми те трое. 
* * *
В ручье среди лужайки Я видел рыбок стайки, Видал огромный мир чудес, Траву, камыш, и луг, и лес, Ползущих, и летящих, И по земле ходящих, И знаю, что везде, всегда Царит жестокая вражда. И червь, и зверь, и птица Должны с врагами биться, И, чтоб в ничтожество не впасть, Они установили власть. Поскольку без правленья Терзают граждан тренья, Там избран царь, там каждый род И слуг имеет и господ. А с вами, немцы, горе, Вам любо жить в раздоре. Порядок есть у мух, у пчел, А немец дрязги предпочел. Народ мой! Не впервые Хотят князьки чужие Твои разрушить рубежи. Отдай имперский трон Филиппу, а тем их место укажи! 
* * *
Я подсмотрел секреты Почти что всей планеты, Мужчин и женщин наблюдал И не один скандал видал. Был Рим во славу божью Кругом опутан ложью, И вышел спор двух королей, Какого мир не видел злей. Исход его был странен: Церковник и мирянин Пошли друг друга бить со зла, И гибли души и тела. Церковников миряне Разбили в лютой брани. Те тотчас, отложив булат, Надели столы вместо лат. Но церкви разрушали, Кого хотели — гнали, Не тех, кого бы гнать пора.
В углу церковного двора Из кельи в прошлый вторник Взывал один затворник: «Он молод, наш святой отец, Спаси, о боже, христиан, спаси твоих овец!» 
* * *
Что же радость — надоела всем? Стали жить уныло, точно в келье. Молодых я не пойму совсем: Где их пляски, шутки, их веселье? И кого бранить? Кто виноват? Почему угрюмы И юнцы и толстосумы? Не пристала грусть-унылость тем, кто молод и богат.
Но судьба не знает, что кому к лицу. Я вот весел, хоть и нищ мой дом. А богатому скупцу Все не так среди его хором. Эх, судьба-судьбина, маху ты дала, Мне, веселому, богатства пожалела. Это разве дело? Бедняку тоска да скука больше бы к лицу была.
Но уж я таков: найдет тоска— Вспоминаю о достойной даме. Вспомню лето, зелень, тень леска — Мысли станут радостными сами. В зимний день и я грущу всегда, Но пример мне луг соседний: Луг стыдится грустных бредней, Чуть леса зазеленели, он краснеет от стыда.