Вслед ему нёсся дружный смех детективов.
После сытного ужина Наполеонов, спихнув рассерженного кота, разлёгся на диване.
– Шура, не наглей, – сердито сказала Мирослава, взяла кота на руки и бережно перенесла его на кресло.
– Ты бы лучше меня так носила на руках, – лениво проговорил Наполеонов, – а ведь были времена…
– Обойдёшься, – перебила его Мирослава.
– Эх, – вздохнул Шура, – если бы вы только знали, какое дело я веду.
– Расскажи, узнаем, – небрежно обронила Мирослава.
– Бизнесмена Тавиденкова убили. Не слышали о таком?
– Знакомая фамилия, – Морис и Мирослава переглянулись.
– Убили его прямо по Маяковскому, – нервы у детективов крепкие, поэтому следователь, не щадя их, живописал картину места преступления самыми яркими красками, на которые только был способен.
Ни один из детективов не изменился в лице.
«Выходит, зря старался», – подумал Шура. И сказал:
– Мы установили, чем именно был убит буржуй. Это, конечно же, только предварительная версия, – добавил он осторожно.
– И чем же?
– Не поверишь, булыжником.
– Вполне даже оружие пролетариата.
– Вот и я про то же. Хотя интеллигент тоже может приложить.
Мирослава взяла из вазы сочное яблоко, надкусила его, села на краешек дивана и спросила:
– Шура, у тебя есть подозреваемые?
– Есть, – кивнул Наполеонов.
– Кто? – в один голос спросили детективы.
– Школьный учитель Королёв. Ему семьдесят восемь лет, а он всё работает.
– Шутишь?
– Ничуть. Мне на него вдова указала.
Мирослава фыркнула.
– И ты расследуешь эту версию?
– Нет, но на моё начальство давят сверху.
Мирослава подмигнула Морису так, чтобы Наполеонов не заметил, и проговорила:
– Шура, я тебе не верю! Кончай прикалываться!
– Ты ещё больше не поверишь, если я скажу, что нашёл его на могиле Щорса.
– Да ты что? – воскликнула Мирослава.
Морис выглядел растерянным.
– Что, темнота европейская, не знаешь, кто такой Щорс? – почему-то саркастически спросил Шура.
Морис не понял его сарказма и отвернулся.
– Не обращай внимания, – Мирослава встала и похлопала Миндаугаса по плечу, – это в нём взыграла классовая ненависть. Она как гены, – невесело усмехнулась Мирослава, – передаётся по наследству.
– Да, извини, – нехотя повинился Наполеонов, – Мирослава права.
– Объясни мне, кто этот Щорс, – потребовал уставший находиться в неведении Морис, – хотя я могу и в интернете посмотреть.
– Не надо, – остановил его Наполеонов, – ты хоть раз слышал песню о красном командире? – Шура напел несколько строк, которые помнил сам.
– Вроде бы что-то знакомое, – неуверенно ответил Миндаугас.
– Это про него. Про Щорса.
Морису от Шуриных слов яснее не стало, и он решил всё-таки позже посмотреть в интернете.
– Слав! – снова начал заводиться Шура. – Ты вот скажи мне, почему люди, при том заметь, молодые, отдавали свою жизнь за светлое будущее! Сражались с буржуями за народ. А в результате? Через какое-то время снова буржуины изо всех щелей вылезали и ну сосать кровь из трудового народа.
– Ты так говоришь, словно имеешь в виду клопов или тараканов.
– Ага, паразитов. И не берёт их ни дуст, ни дихлофос.
– Моя мама, между прочим, – проговорил Морис, – учитель французского языка.
– Вот именно! Русская интеллигенция и устраивала революции.
– Моя мама вообще-то не русская, – напомнил Морис. И сделал он это не вовремя, ох, не вовремя.
– Тем более, – рявкнул Наполеонов.
– Лучше помолчи, – сказала Миндаугасу Мирослава, – дай ему перебеситься.
Морис пожал плечами, но про отца, капитана рыболовецкой шхуны, решил пока не напоминать съехавшему с катушек другу.
Только позднее спросил у Мирославы, имея в виду родителей Наполеонова:
– А разве преподаватель музыки и учёный не относятся к интеллигенции?
– Относятся, ещё как относятся, – отозвалась Мирослава, – но на данный момент Шуру переклинило.
Сам Наполеонов, ощущая неясное жжение в груди, и не догадывался о том, что это «дело рук» искры, которую заронил в его душу старый коммунист, учитель истории Королёв.
Он уснул на диване в гостиной, и никто не стал его будить, так что комната, в которой он спал, оставаясь ночевать у Мирославы, в эту ночь пустовала.
Луна заглядывала в гостиную через неплотно закрытые шторы. Один из лучей ночного светила, точно серебряный перст, сначала коснулся подушки, а потом уткнулся в уголок рта спящего следователя, поднялся выше, легко коснулся ресниц. Но Наполеонов ощутил это касание света и, что-то недовольно пробормотав, перевернулся на другой бок.