4 b. Немного минуло сроку,
Зрит жена нечестье мужа
И тотчас
Воплями плачевными
Оглашая свой терем,
Дотоле не смолкает,
Пока юноша
Не поведал своего проклятия
И вины отступничества
Блаженному Василию,
Приняв приговор покаяния
За столь тягостное свое прегрешение.
5. Сей муж святой,
Замкнув его в ограду священную,
Простерся
За него в молитвенном рвении,
Долго молился,
Долго постился,
Доколе не добился
Господнего прощения
За тяжкие его согрешения;
И открылось кающемуся,
Сколь усердно сей муж святой
За него поратовал
И славной победою
Над вековечным недругом
Его обрадовал.
Гугон, Примас Орлеанский
Орфей в загробном мире
Пир на свадьбе великой
пирует Орфей с Евридикой;
Мать-богиня Орфея[200]
поет им гимн Гименея,
Третий день на исходе,
как вдруг беда происходит.
Счастье на свете не прочно:
ногою шагнув ненарочно,
Дева на змея ступает;
змей свою пасть разевает
И в наступившую грубо
вонзает жестокие зубы.
Змей ногою раздавлен,
но пир тоскою отравлен:
Яд восходит по ране,
девица теряет дыханье,
Муж на нечаянной тризне
чуть сам не лишается жизни;
Хочет он плакать жестоко,
но много ль от этого прока?
Мужу не свойственны стоны.
Вершится обряд похоронный,
Сам он в горе великом
склонился над мертвенным ликом.
В землю опущено тело,
к Плутону душа отлетела.
Сухи Орфеевы вежды,
на лиру его все надежды:
В сердце своем он угрюмо
скрывает великую думу:
«В струнном бряцании лиры —
почет владыкам эфира;
Сам богов повелитель —
гармонии лирной любитель;
Силою струнного звона
смягчу я и сердце Плутона —
Песнь мне откроет дорогу,
как речи аркадского бога».[201]
Лиру в порядок привел он,
по струнам рукою провел он,
Вот уж умелые руки
исторгли сладчайшие звуки —
И, неподвластный смятенью,
идет он за милою тенью.
Вот он, не зная покоя,
стоит над Плачем-рекою;[202]
Дав перевозчику марку,
вступает в Харонову барку, —
Барка тяжко осела
под грузом смертного тела, —
С лирой в руках невозбранно
идет в залетейские страны[203]
Прямо к дворцу Плутона,
к его высокому трону.
Царь преисподней тоскует,
взирая на дерзость людскую,
И вопрошает, что ищет
пришелец в подземном жилище?
В струны Орфей ударяет,
к царю свою речь обращает:
Внемлет царь сановитый,
безмолвна царская свита.
«Слава, слава Плутону,
владыке подземного трона!
Дан судьбой тебе жребий
царить не в море, не в небе, —
Здесь, у последнего крова,
где всем нам удел уготован,
Ты восседишь в диадеме,
от нас почитаемый всеми,
Ибо, рано иль поздно,
смерть всех похищает нас грозно,
Дабы в твоей мы державе
ответ по чести держали
И по заслугам награды имели
и кары терпели.
Добрым и злым, одна нам дорога
к подземному богу!
Двор твой, я вижу, дивится,
что смел я живым здесь явиться?
Пусть дивится; причину
скажу я тебе, господину.
Сила любви необорной
свела меня в край этот черный
Следом за милой женою,
кончиной похищенной злою,
Коей причина — не старость,
не мор, а змеиная ярость.
Пусть для подземного мира
не даром звучит моя лира:
Пусть в награду за песню
моя Евридика воскреснет!
Дар этот, знаю, великий, —
к лицу он такому владыке:
Стоит подобного дара
звучащая в аде кифара!
Не о бессмертье прошу я,
не с дерзкой мольбою вхожу я —
Пусть лишь будут даны ей
обычные сроки земные,
После которых мы оба
сойдем в земную утробу —
Смерти добычей двойною,
за милость достойной ценою…»
…………………….
Стих о погибели Трои
(строки единосозвучные)
Плач завожу о Пергаме,[204]
разрушенном злыми врагами:
Ах, без коварства врагам
не одолеть бы Пергам!
Пусть прозвенит с Геликона
владычица лирного звона,
Будь моя песня полна
звуками, в коих — она!
Горько Парису без пары;
но с ним — Венерины чары:
Взять добычу, не дар
мчит его страстный угар.
В море плывет он, покорный
веленью любви необорной,
Гостем входит во двор,
а убегает, как вор.
Шлет, благодарный, во храмы
он сладостный жар фимиама,
В знак, что и дальним брегам
греков опасен Пергам.
Мстить за бегство Елены
и Фтия бежит, и Микены;
Флот сквозь эгейских пен
ищет Приамовых стен.
Грозен муж оскорбленный,
гроза его — меч обнаженный;
Будет, будет отмщен
попранный дружбы закон!
Кто супруги лишится,
тот смерти самой не страшится —
Праведный суд, совершись!
Прелюбодей, сокрушись!
Вот, Парису пеняя,
победу к себе преклоняя,
Греки, тайну храня,
мощного зиждут коня.
Вот нависает громада
над стогнами людного града;
Пали затворы от врат,
опустошается град.
Греки бессильным навстречу
бросаются, алчные, в сечу,
Рубят молящих сплеча;
все им — добыча меча!
Пирр безжалостно рубит,
ударом удары сугубит,
Дымное пламя клубит,
всяк, кто ни встречен, — убит.
Путь победителю ведом,
Парис поражен Диомедом;
Мучась Елена стыдом,
в царский скрывается дом.
Та, что смерти достойна,
от коей свирепствуют войны,
Будет возвращена
к мужнему ложу жена.
Что скрываешься в доме?
спастись ли мечтаешь в погроме?
Ты ведь повинна во всем!
страшно ли пасть под мечом?
Если былое забудешь
и зло в своем сердце избудешь,
Все не обманешь судьбу —
носишь клеймо ты на лбу.
Ты и до нынешней рати
Тезеево знала объятье[205] —
Клятву посмеешь ли дать,
что не изменишь опять?
Мы, вспоминая былое,
и доброе помним и злое,
Чтобы вчерашнее зло
завтрашним стать не могло.
Та, что из скляницы тянет,
мгновенно ли трезвою станет,
Станет честна и чиста?
Клятв не приму на уста!
Трубят победные трубы,
влекут царицу Гекубу
Пешей к вождям на уступ —
тверд повелитель и груб.
Кудри седые — как пена,
кругом — цирковая арена,
И под бичом склонена
старца Приама жена.
Жизнь у нее остается,
но сладко ли в жизни живется?
Сердце в ней рвется, и вот
возглас она издает.
«О, Юнона, Юнона!
за что ты так непреклонна?
Целый град сокрушен —
что тебе старческий стон?
Хочешь убить повторно
постигнутых гибелью черной,
Хочешь повторно убить
тех, уж которым не жить?
Всех сокрушая с размаху,
торопишь меня ты на плаху?
Мнишь ты посеять страх,
самый преследуя прах?
Меч утомленный не ранит,
но ярость твоя не устанет:
Ткется кровавая ткань,
бранями множится брань.
Бей, в неистовстве яром!
Срази старуху ударом!
Смерть — не кара из кар,
а вожделеннейший дар!
Плачем я горю служила,
о ближних погибших тужила —
Днесь я у смертной межи:
мукам предел положи!
Долго ли божьему гневу
направо губить и налево?
Или нарочно свой гнев
длишь ты, меня не задев?
Память о мне погибает;
клинок, что меня погребает, —
Лучшая пленным судьба:
смерть — вызволенье раба.
Кости мне страх сотрясает,
а будущность ум ужасает,
Если велят небеса,
чтоб не косила коса!»
Город, прежде великий,
низвергнут жестокостью дикой:
Пал, и в прахе поник
прежде сиятельный лик!
Город, прежде державный,
прославленный славою давней,
Ныне заглохнет меж трав,
пастбищем пастырям став!
О, злополучная Троя,
жертва жестокого боя,
Слава былая твоя —
пища скота и зверья.
Город, прежде богатый,
роком хранимый когда-то,
Ныне — злосчастный стократ,
роком низверженный град!
Город, сильный почетом,
всем доблестям бывший оплотом,
Бравший с земель и вод
лучший, прекраснейший плод,
Город, сильный почетом,
не ведавший счета щедротам,
Блуд погубил твой народ
и похитительный флот!
Город, прежде счастливый,
обильный и домом и нивой,
Был ты боголюбив
и пред царем не строптив.
В гордой сиявший порфире,
молвой прославляемый в мире,
Счастлив в своем добре,
в пахаре, как и в царе,
Правимый мудрым сенатом,
сокровищ сверкающий златом,
В житницах житом богат,
жил ты, не зная утрат.
Вновь и вновь повторяю:
тебе достоянье вверяя,
Чтили тебя как царя
пастбища, пашни, моря,
Море дарило наряды,
поля — пропитание граду,
Луг шевелился от стад,
гнулся лозой виноград,
Град благодатный и знатный,
с охватной стеной семивратной,
Ныне горестный град —
сам достояние стад!
Город давний и древний,
судьбы твоей нету плачевней:
Выжег тебя, низлетев,
рока стремительный гнев.
Кто ж над тобою глумится?
Она, роковая блудница,
Женщина в блеске венца,
злого причина конца.
вернуться
201
…
вернуться
205
…