Эта тоскливая струна внутреннего разлада слышится например в поэзии г. Фета, и только близорукие не замечают ее за страстными звуками любви.
Находят дни: с самим собоюБороться сердцу тяжело…И духа злобы над душоюЯ слышу тяжкое крыло.
Самая любовь – страстная и мечтательная – является у г. Фета лишь как бы исходом из замкнувшегося круга внутренних страданий. Есть у г. Фета одно стихотворение, в котором жажда счастья и недуг сомневающегося духа выразились очень ясно; стихотворение это озаглавлено: Весенние мысли.
Снова птицы летят издалекаК берегам, расторгающим лед,Солнце теплое ходит высокоИ душистого ландыша ждет.Снова в сердце ничем не умеришьДо ланит восходящую кровь,И душою подкупленной веришь,Что как мир бесконечна любовь.Но сойдемся ли снова так близкоСредь природы разнеженной мы,Как видало ходившее низкоНас холодное солнце зимы?
Только в редкие мгновения страсти, когда рассудок теряет свою власть, поэт находит короткое, но полное счастье:
О, называй меня безумным! НазовиЧем хочешь. В этот миг я разумом слабеюИ в сердце чувствую такой прилив любвиЧто не могу молчать, не стану, не умею!
Из этой борьбы неудовлетворенного духа с жаждою счастья, самозабвения, проистекают два параллельные течения, проходящие по всей поэзии г. Фета: скорбное томление души и поэтическое чувство, обращенное к женщине. Только подле любимого существа находит поэт разрешение своего недуга; тяжкое крыло «духа злобы» перестает веять над нам, а больная душа волнуется «негою томательной» во власти «несказанного стремления». Припомним прелестные строки из стихотворения Муза:
Мне Муза молодость иную указала:Отягощала прядь душистая волосГоловку дивную узлом тяжелых кос;Цветы последние в руке ее дрожали;Отрывистая речь была полна печалиИ женской прихоти, и серебристых грез,Невысказанных мук и непонятных слез.Какой-то негою томительной волнуем,Я слушал, как слова встречались с поцелуем,И долго без нее душа была больнаИ несказанного стремления полна.
Стихотворение это задумано в антологическом роде, но у г. Фета античная муза превратилась в мечтательный, полупрозрачный призрак северной поэзии. Напрасно искали бы мы в нем пластичности, роскоши и силы: это мечтательный, бледный образ, созданный из серебристых лучей месяца:
Если зимнее небо звездами горитИ мечтательно светит луна,Предо мною твой образ, твой дивный, скользит,Словно ты из лучей создана.И светла и легка, ты несешься туда…Я гляжу и молю хоть следов…И светла и легка – но за то ни следа,Только грудь обуяет любовь…
От этого мечтательного образа веет севером, словно от героини зимней сказки:
Знаю я что ты, мамотка,Лунной ночью не робка:Я на свете вижу утром.Легкий оттиск башмачка.Правда, вон при свете лунномХолодна, тиха, ясна;Правда, ты не даром, друг мой,Покидаешь ложе сна;Бриллианты в свете лунном,Бриллианты в небесах,Бриллианты на деревьях,Бриллианты на снегах.Но боюсь я, друг мой малый,Как бы в вихре дух ночнойНе завеял бы тропинкуПроложенную тобой.
Присутствие этого мечтательного и чистого существа отрадно действует на поэта; в минуту душевного умиления, он спрашивает:
Не здесь ли ты легкою тенью,Мой гений, мой ангел, мой друг,Беседуешь тихо со мноюИ тихо летаешь вокруг?И робким даришь вдохновеньем,И сладкий врачуешь недуг,И тихим даришь сновиденьем…
Поэт верит в молитвенную чистоту этой женщины-младенца и ищет подле нее силы в борьбе с тем «духом злобы и сомненья» крыло которого порою тяжело веет над ним:
Как ангел неба безмятежный,В сияньи тихого огня,Ты помолись душою нежнойИ за себя и за меня.Ты от меня любви словамиСомненья духа отжениИ сердце тихими крыламиТвоей молитвы осени.