– Я… я… не могу, – слезливо выговариваю я.
– Можешь, можешь, – усмехается Николас и, отдернув меня от дерева, валит на спину. Затем садится мне на грудь, держит перед собой книгу и что-то там читает.
– Теперь ты, – говорит он, притискивая ее к моему лицу.
Я силюсь втянуть воздух, но его нет. Начинаю снизу давить на книгу и Николаса. Внезапно он исчезает. Я кое-как опираюсь на руки – и вижу, как Николаса лупасит тот новенький. Теперь на спине уже Николас, а новенький оседлал его и осыпает ударами. Смотреть на это я не могу и, вскочив, кидаюсь наутек.
* * *
– Томас Уитакер! Кевин пришел! Пора в школу.
На мамин крик я хватаю сумку с книгами и бегу вниз. Но у двери меня останавливает еще один ее окрик:
– А ну-ка стой, спринтер!
– Ну мама, – протестую я, нехотя оборачиваясь к ней.
Она вытирает руки о фартук и наклоняется, указывая на свою щеку. Я ее целую, и она говорит:
– Ну вот, совсем другое дело. Будь внимательным и молодцом.
– Ладно, – мычу я, и она жестом открывает мне путь к свободе.
Не давая ей удумать что-то еще, я бросаюсь к двери и выбегаю на крыльцо, где внизу у ступеней стоит Кевин, уминая пончик с глазурью. В стремлении оттяпать хоть половинку вкусняшки я коршуном ныряю к нему. Но он со смехом запихивает в рот последний кусочек.
С напускной обидой я смотрю, как Кевин облизывает пальцы.
– Папа завтрак сготовил, – поясняет он. – В смысле, сгонял за пончиками. Люблю, когда мама на работу спозаранку уезжает.
– Козлина, – упрекаю я.
– Да на, – он протягивает пакет с еще одним.
– Значит, не козлина, – исправляюсь я, вскидывая сумку на плечо и принимая дар под отзвуки далеких сирен. – Спасибо.
Мы неспешно идем; сирены между тем становятся громче.
– Интересно, чего это там, – недоумевает Кевин, оглядываясь через плечо, а затем снова на меня. – Наверное, старикан Майклс из магазинчика на углу опять дубасит жену.
– Или собаку, – высказываю я предположение. – Я слышал, он и собаку свою колотит.
– Да ну! – не верит услышанному Кевин. – Неужто собаку?
Я киваю: мол, чистая правда.
– Своими ушами слышал.
– Ого. – Кевин качает головой. – Это уж совсем хреново.
Я достаю из пакета дареный пончик.
– Вчера после школы тоже хреновато было, разве нет?
– Да уж, – Кевин со вздохом разводит руками. – Я хотел помочь бедняге Генри, но ведь тогда и мне досталось бы.
– Наверное. – Я пробую на вкус глазурь. – Зато тот новенький отличился. Как выскочил… здоровый такой. – Я откусываю кусочек. – Ммм… Пончик классный.
– Правда? – радуется за меня Кевин. – И вид аппетитный. Как у той новенькой, – добавляет он. – Симпотная.
Откусывая еще кусочек, я пожимаю плечами:
– Не знаю. Тебе видней.
– Эй! Э-эй! Э-э-э-эй!
Мы останавливаемся и оборачиваемся, с удивлением видя еще одного нашего приятеля, Коннора. Он бежит к нам, дико размахивая руками.
– Чего это он? – недоумевает Кевин.
– Наверное, обозлился, что мы не зовем его ходить с нами в школу, – предполагаю я.
– Лишний пончик у меня был всего один, – шепчет Кевин. – Что мне ему сказать?
Коннор с разбегу тормозит и подается вперед, тяжело переводя дух.
– Занятия отменили.
Я доедаю пончик и, облизывая пальцы, спрашиваю:
– Сестра Мэрион, что ли, приболела?
– Какое там «приболела»! – Коннор машет рукой. – Я слышал, как мать разговаривала по телефону. Кто-то из нашего класса умер. То есть больше уже не появится. Никогда.
Мы с Кевином враз роняем сумки и в один голос спрашиваем:
– Кто?
– Не знаю, – отвечает Коннор. – А нашли его возле речки.
Глава 1
НАШИ ДНИ
Я сижу в театральном кафе Остина, штат Техас, подальше от сцены. Недалеко под потолком гудит кондиционер, на форсаже превозмогая жару августовского вечера. Сцена находится по центру. В руке у меня бокал элитного «Макаллана». Не могу отказать себе в этой слабости; как говорится, приверженность к качеству обязывает. Конечно, есть и другие, более доступные сорта виски, но когда я один, без семьи, то нет необходимости изображать из себя благоверного супруга и отца (роль обременительная, но необходимая для соответствия высшей цели, на которую надлежит равняться).
Со своего места я неспешно оглядываю участников нынешних поэтических чтений. Примерно двадцать голов, разномастных в плане пола и возраста: вон той молоденькой лет шестнадцать, не больше, а этот поношенный типчик наверняка разменял седьмой десяток.