Сорок тысяч везирей служило мне,
Каждый льва бы укротил наедине.
Восемнадцать тысяч беков всей земли
Дважды в день служенье идолам вели.
Содержал я двадцать тысяч ловчих птиц,
Гончих псов, лихих коней и кобылиц.
Десять тысяч слуг обслуживало стол,
Без молитвы ввек я к трапезе не шел.
Десять тысяч слуг следило за питьем,
Десять тысяч слуг держал я за шитьем,
Десять тысяч жен своих, что дня светлей,
Выбирал я лишь из царских дочерей.
Десять тысяч милых дев, помимо жен,
Содержал я, нежной лаской окружен.
Ровно тысяча служанок, чуждых сну,
Обихаживало каждую жену.
Были гурии мои прелестней дня,
Без ума они все были от меня.
И семь тысяч музыкантов от души
Слух мой тешили гармонией в тиши.
Чанг, комуз, курай звучали без конца,
Барабан, стуча, подбадривал певца.
Были все мои застолия тесны…
Нынче с грустью вспоминаю эти сны.
Войско было — сотня тысяч удальцов,
Каждый справился бы с тысячей бойцов.
Ни именья, ни скота я не считал,
Насыщались угощеньем стар и мал.
Львиной силой обладая в те года,
Сам бы с тысячей я справился тогда.
Изумруды, яшма, жемчуг и янтарь…
Славен был своим богатством Череп-царь.
Был пригож я — кто питал ко мне любовь,
Душу б отдал, отдал бы до капли кровь.
Был подобен я сиянием луне,
Знатоком наук я слыл в своей стране,
Ниспослал мне Величайший с высоты
Полной мерой и ума, и красоты.
Я обычаю был верен одному,
Я обязан был прозванием ему:
Кто бы с просьбою ни шел в мои врата,
Нищий дервиш или бедный сирота,
Хоть и тысяча увечных шла ко мне,
Уезжали после в шубе, на коне.
Всех, кто шел ко мне, отчаясь, — выручал,
Всех, кто шел ко мне, печалясь, — привечал.
День и ночь я не чурался добрых дел,
О голодных и убогих я радел,
Каждый день кормилась вдосталь беднота,
Не жалел я им ни птицы, ни скота,
Тьмы заклав овец, быков и лошадей,
Головами их я лакомил людей[65].
Так и жил бы я, красив и тароват,
Только смерть мне объявила шах и мат».
*
И замолкла костяная голова,
Иисусу провещав свои слова.
Он же молвил: «О заблудший человек,
Как же с телом распрощался ты навек?
Что увидел ты в загробном сне своем,
Вдруг уйдя за жизни этой окоем?
Кто допрашивал тебя в иных мирах,
Там изведал ты блаженство или страх?
Коли ты узрел воочью Ад и Рай,
Мир загробный мне в рассказе воссоздай!
Расскажи, как пережил ты смертный миг,
А не можешь, так забудь земной язык!»
*
За слезою покатилась тут слеза
Из глазниц, где были некогда глаза.
Череп вымолвил: «Однажды ввечеру
Восседал я, услаждаясь, на пиру.
Кто венец держал, кто — шубу, и сам-друг
Я сидел в кругу наложниц и супруг.
Слушай тот, кто любит радости земли:
На одну из них глаза мои легли,
Загорелось вожделение в крови,
Я возлег на ложе страсти и любви.
Тут придворный весть принес, что у дверей
Ждет убогий — просит милости моей.
Был охвачен я хотеньем — сверх него
Не желал я знать и видеть ничего.
“Дурень, — молвил я ему, — всему свой час,
Венценосцу не до милостей сейчас”.
Царедворец, чтоб обиду превозмочь,
Резким окриком прогнал калеку в ночь.
вернуться
65
В скотоводческих культурах голова животного является самым почетным лакомством. Видимо, прозвище Череп-царь проистекает именно отсюда.