Я испил ее — и с первым же глотком
Все нутро сожглось каленым кипятком,
Несносимо стало больно животу,
Все навек спеклось в гортани и во рту.
Снова начали силком меня поить:
«Не хочу, — им закричал я, — больше пить!»
Палачи меня по окрику старшин
Заковали цепью в семьдесят аршин,
Били боем, и напрасен был мой крик,
Принялись потом вытягивать язык:
С языком, как бич свисающим с плеча,
Снова в пламя потащили, волоча,
Снова бросили в пылающую печь…
Эти муки передать бессильна речь.
О пророк, в пределах адского огня
Несказанные терзанья принял я.
Этот пламень — он жесточе, чем пожар:
Этажами вниз идет слоистый жар,
И круги его, чем ниже, тем жарчей
Полыхают злее тысячи печей.
Каждый круг, своим названьем именит,
Детям Евы и Адама надлежит.
Самый первый круг там “Бездною” зовут,
Пыл его невыразимо зол и лют,
Лицемеров истязают в том кругу:
Там их столько, что исчислить не смогу…
А еще узрел я муки, господин,
Безобразных обезьяньих образин, —
Тех, кто низостью позорил белый свет,
Ближним-дальним нанося ущерб и вред.
А еще в кругу огня узрел я тех,
Что ходили носом вниз — ногами вверх:
Это — те, что ублажали гордый нрав,
Всё кричали “Я!” да “Я!”, носы задрав.
Свыше тысячи ремесел превзойди, —
Все равно пред Богом “якать” погоди…
Также видел я средь адовых огней
Нечестивцев грешных с рылами свиней, —
Что сновали по стране вперед-назад,
Смуту сеяли в народе и разлад.
А еще я видел там другой народ —
Слепошарых, что бродили взад-вперед, —
Тех, кто век своих грехов не замечал,
Но в соседях все огрехи отмечал.
Безъязыкий люд я видел в корчах мук
И других, что не имели ног и рук.
Те, что корчились, мыча, в кромешном зле,
Были судьями когда-то на земле.
А лишенные конечностей — в миру
Издевались над соседом по двору.
И другое племя мучимых теней
Видел я средь очистительных огней.
Бродят, свесив языки в аршин длиной,
С языков тех истекают кровь и гной.
Это — те, кто в прошлом облике земном
Правду в кривду превращал своим враньем,
Кто двурушничал для грешных заводил,
Кто напраслину на ближних возводил.
И других людей я видел в адской мгле,
Я вовек себя не числил в их числе:
На глаза им налепляли палачи
Золотые, раскаленные в печи.
Злое золото, как жгучая слеза,
Прожигало им и кожу, и глаза.
Это — те, кто не творил вовек добра,
Сидя сам на куче кучей злата-серебра.
Без сознанья, что послал богатство Бог,
Никому оно, тщеславное, не впрок.
Посмотри ж, какой конец по смерти ждет
Тех, кто бедных обделяет и сирот!
Свыше тысячи ремесел превзойди —
Все зазря, когда тщета живет в груди.
А когда ты из смиренного числа,
Не большой и грех — не ведать ремесла.
И еще тужил в аду народ иной:
Уголь огненный служил ему едой.
Это — те, кто, в сребролюбии суров,
Брал лихву и обирал сирот и вдов.
У других, лишь полыхнет огнистый меч,
То и дело голова слетала с плеч,
Но Всевышний вещим промыслом Своим
Тотчас головы на плечи ставил им, —
Тем разбойникам, что в злобе вновь и вновь
Грабя, головы рубили, лили кровь.
И других я видел в огненных цепях —
Волоса их, волочась, будили страх.