Подземное убежище Ежей оказалось просторной комнатой квадратной формы. Всю длину одной из стен занимали нары, на которых лежал тюфяк. В дырочки истертой ткани выглядывала солома. На тюфяке стояла горбом смятая медвежья шкура. Стены подземного убежища светились ровным, неярким светом. Все четыре стены были глухими. Однако воздух в подземном убежище был на удивление свежим. Откуда-то даже тянуло небольшим сквознячком. На столе, стоявшем посредине комнаты, лежала механическая игрушка в виде паука. Гномы Эммин-ну-Фуин были большие мастера по части таких вещей. Спинка паука была любовно обтянута черной замшей, и вышит крест белым стеклярусом. Эльф задумчиво посмотрел на игрушку.
– Так вот как, значит, живет принцесса Железного Леса, – произнес Марфор.
В глазах Ваниэль метнулась лукавая искорка.
– Это моя землянка, – мрачно ответил Рингрин.
– Отсюда нет выхода на поверхность? – спросил гость.
– Это ни к чему, – ответила эльфка, выпрямляясь. В руках она держала три жестяные банки с яркими этикетками, на которых были нарисованы коровьи головы и блюдо с аппетитно подрумяненной картошкой. Марфор понял, что Ежи недавно разграбили продовольственный обоз.
– А как же дым от печки? – поинтересовался он. – Вентиляция, наконец?
Ваниэль ткнула пальцем в потолок. Гость присмотрелся и различил несколько черных отверстий, в которые не пролезла бы даже крыса. Эльфка вскрыла банки ножом, оторвала этикетки, смяла и бросила в огонь. Марфор увидел на стене картину. Ему захотелось рассмотреть ее поближе. Он поднялся, ударился головой о потолок. Посыпались обломки корешков и какая-то труха.
– Осторожнее, – проворчал Рингрин.
Принц поставил открытые банки на угли. Пригнувшись, Марфор добрался до стены. На холсте была изображена башня, на верхушке которой располагалась фигура конного воина.
– Что это? – спросил эльф.
– Это вид на главную площадь Бьонгарда, – ответила Ваниэль. – На башню Светлого Всадника.
– Да, – помолчав, сказал Марфор. – Видно, что вы воюете не первый год.
Он вернулся на свое место, взял паучка со стола.
– Смотри, – сказал он принцу и небрежным касанием переломал игрушке ноги.
Глаза Рингрина расширились. Ваниэль передернуло от сухого, почти беззвучного треска, с которым ломались деревянные палочки. Марфор положил паука на стол, повернул ключ в спинке – по солнышку, чтобы завести внутренний механизм. Паук, заскрежетав обломками лап по столу, медленно пополз вперед. Рингрин и Ваниэль смотрели на изуродованную игрушку, как зачарованные. Марфор с удовлетворением заметил, что Рингрин болезненно хмурится, пытаясь понять смысл затеи гостя – неудачная шутка? Бездумное разрушение от усталости после тяжелого дня? Или же что-то иное?
Паук дополз до края стола и упал бы, но Марфор поймал его.
– Смотри внимательно, – повторил ледяной эльф. Взявшись за ключ в спинке, он с силой провернул его против солнца. Внутри игрушки что-то хрустнуло, с нервным теньканьем сорвалась пружина. Переломанные лапки паука обвисли. Марфор положил игрушку на стол. Паук завалился набок и не двигался.
– Понимаешь? – осведомился он у Рингрина.
– Понимаю, – хмуро ответил тот. – Пять далеров троллю в карман. Я знаю, что это смешно, я уже не ребенок, но меня это успокаивало. Я глядел, как он ходит по столу, переваливается с боку на бок… Иногда бывает сложно расслабиться.
Ваниэль ничего не сказала. При виде того, как эльф обошелся с паучком, она испытала необъяснимый, животный ужас, и не хотела в этом признаваться. Марфор хмыкнул.
– Прости, что сломал игрушку, – сказал он. – Можешь удержать с меня… Я хотел показать вам кое-что, да, видимо, это зрелище не для тех глаз. Как люди делают консервы? – спросил он, чтобы сменить тему. – Что это за чары?
Рингрин пожал плечами. Ваниэль сказала:
– Никаких чар там нет. Вообще. Только тушеное мясо и картошка… Но почему-то не портится, очень долго. Я думаю, может быть, дело в том, что в запаянную банку не попадает влага.
– Мандречены и сами не знают, в чем причина, – ответил принц презрительно. – Кто-то прижал кастрюлю слишком плотной крышкой, кто-то заметил, что щи не киснут. Вот и все.
– Да, но никто из нас не заметил этого, – произнес Марфор задумчиво.
Рингрин пожал плечами, произнес заклинание, чтобы не обжечь руку, и вытащил свою банку из огня. Поставив ее на стол, принц стал есть. Ваниэль достала уже разогревшиеся банки для них обоих. Марфор кивком поблагодарил ее.
Закончив трапезу, принц сказал:
– Марфор, твое место у стены. Я пойду проверю, как там наши.
Рингрин телепортировался из землянки. Марфор почувствовал, что за время трапезы брат и сестра обменялись несколькими весьма энергичными телепатеммами, и уход принца его не удивил. Ледяной эльф свернул полушубок, пристроил его вместо подушки и улегся у стены. Ваниэль доела, положила пустые банки в печь и плотно прикрыла дверцу. Затем пробормотала себе под нос заклинание, и сияние стен погасло. Марфор услышал шаги, потом зашуршал тюфяк. Эльфка тоже забралась на нары. Ширина походного ложа позволяла обоим лежать на спине, и между ними еще оставалось сантиметров шестьдесят, как раз для Рингрина.
В печке потрескивали угли. На земляном полу лежал алый блик из-под дверцы.
– Ты не спишь? – сказал Марфор.
– Нет.
– Ты меня хочешь?
Ваниэль чуть замялась, но все же ответила:
– Да.
– Давай уже завтра, Черная Стрела, – сказал Марфор. – Когда мы победим, принцесса отблагодарит победителя дракона, как заведено…
– Когда ты победишь, – сказала Ваниэль. – Теперь я понимаю, откуда пошла поговорка: «гордый, как ледяной эльф». Как скажешь, Марфор. Но позволь, я поделюсь с тобой еще одной пословицей. Нашей, партизанской. «Завтра не всегда наступает».
Эльф усмехнулся и повернулся к Ваниэль.
Она боялась назвать его другим именем, но неожиданно поняла, что успела забыть одну простую вещь – несмотря на одинаковость выполняемых движений, каждый делает их по-своему. Это и есть характер. Сутью же Марфора, как можно было заметить еще во время стрельбы по иллюзиям, была неторопливая изощренность. Став с нею единым целым, он все равно умудрился остаться один, и эта отстраненность, из-под которой в конце огненным фонтаном прорывается боль, напомнила Ваниэль совсем другого эльфа, не того, кто делил с ней эти тесные нары так долго, и которого две недели назад принесли из леса с мандреченской стрелой в глазу.
В итоге, она все же произнесла имя, и это имя не было именем Марфора.
– А Шенвэль не придет бить мне морду?
– Нет. Он теперь в воспитательном лагере, если еще жив. Прости, что я тебя так назвала, просто…
– Да все понятно. Пообещай мне одну вещь.
– Какую?
– Завтра, чтобы ни случилось, ты не пойдешь за мной в яму. А то знаю я вас, женщин. Ночь – это ночь, а день – это день.
– Видишь ли, мы, темные эльфы, ценим ночи больше дней.
– Почему же?
– По ночам мандречены не воюют.
Тиндекет и Глиргвай устанавливали пулемет на скальном козырьке. Второй пулемет и Глиргвай были последним грузом, который Хелькар привез на своей твари. Тиндекет с завистью посмотрел на лук Ангмарца, висевший за спиной девушки. Длинный, из матово-коричневого дерева, которое эльф так и не смог распознать, хотя отличал клен от дуба на ощупь, по рисунку коры. Однажды Тиндекет попытался взять лука. Он успел ощутить лишь невыносимый холод, из руки брызнула кровь – тетива пропорола ему ладонь до кости.
– Защита от вора, – сухо сказал Хелькар, пока сестра Че забинтовывала руку матерящемуся эльфу. – Лук можно только подарить.
И видимо, он подарил лук Глиргвай, вместе с колчаном. Из него торчало черное оперение стрел, имевших странный пятиугольный наконечник. Увидев его впервые, Тиндекет рассмеялся и сказал:
– Я знаю, эти стрелы смертельны. Когда они пролетают рядом, врага просто разрывает от смеха.
Но тем не менее, эти стелы убивали, именно своими смешными наконечниками, которые, как выяснилось, в теле жертвы распадались на пять частей и двигались внутри уже самостоятельно. Человек превращался в мешок, набитый кровавой кашей из перемешанных, разорванных внутренностей. Раны от стрел Хелькара не лечились.