Во дворце или в избе,
Всюду мне не по себе.
О тебе везде тоскую,
Проклиная долю злую.
Не подруга ты моя,
Это «ты» — второе «я»,
Подлинное, основное;
Потерял его давно я.
Лишь в стихах мелькнет порой
Настоящий облик мой.
Натешились хирурги власть
Над беззащитным грешным телом,
Над пациентом омертвелым.
И пересадка удалась.
Мне сердце вставили чужое.
Всё это было как во сне.
Чье сердце? Не сказали мне.
С тех пор не ведаю покоя.
Где бывшие мои друзья?..
Ведь в прошлом два теперь истока.
Боль двусердечная жестока.
Что будет с этим новым «я»?
Как стану дальше жить – не знаю.
И стану ли писать стихи?
Чужие чувства и грехи
Мое сознание терзают.
Лжет медицина, врет печать…
Коль дело до конца рассудим,
Поймем мы, что не надо людям
Сердец подержанных вставлять.
Тут ни к чему прелюдия,
Совсем понятно ведь,
Что в тишине безлюдия
О дружбе трудно петь.
В безумии раздумия,
Во тьме и в свете дня
Воспоминаний мумия
Не радует меня.
И потому без ропота,
Смиряя чувств прибой,
Я приглушенным шепотом
Беседую с собой…
Без имени и отчества,
А просто некий я
Вдруг понял: одиночество –
Основа бытия.
Ни в тьме ночей, ни в свете дня,
Презрев насмешки и суровость,
Уйти не хочет от меня
Моя измученная совесть.
Был с ней я с детских лет знаком,
Уже тогда случались ссоры.
И за столом, и за углом —
Бесцеремонные укоры.
Живем недружно. Как ни злись,
Годами терпим эту муку.
Характерами не сошлись
И не способны на разлуку.
Но совесть все-таки — моя,
Хоть ни к чему ее старанья.
С ней до сих пор пытаюсь я
Наладить сосуществованье.
Рожденья плач и смерти стоны —
В них биологии права,
Неумолимые законы
Физического естества.
И тут же, дикие вне меры,
Растут, ничем не смущены,
Ума дерзанья, крылья веры,
Души пророческие сны.
А потому узоры тленья
Основой жизни не зови:
Не победить им вдохновенья,
Не потушить земной любви.
У смерти и любви
Один и тот же нрав.
Они, как ни живи,
Придут вне норм и прав.
Душа тревогу бьет,
Бунтуя и горя,
Почуя их полет —
Зигзаг нетопыря.
Висит над жизнью сеть
Предчувствия беды.
Любовь — прыжок в бассейн,
В котором нет воды.
В жадных лапах жизни грубой
Глух мой стих, беззвучны губы.
Но внезапно изнемог
Время быстрого поток.
Брошен в воздух камень острый,
Он стремится к точке мертвой.
Мне на миг один даны
Крылья светлой тишины.
Озаряет всё земное
Солнце вечного покоя…
Камень пал, и вновь растет
Скрежет временных забот.
Люди жмутся, как птицы, —
Не уйти от беды,
И повсюду на лицах
Беспокойства следы.
Очевидно, недаром,
Несуразный на вид,
Беспросветным кошмаром
Страх над миром висит.
От тревоги всегдашней
Отзвук жути во мне,
И не то чтобы страшно,
Только всё как во сне.
Напряженнее, строже
Повторяю: «Не трусь,
Нет причины», — а всё же
Испугаться боюсь.
«Но» — какая польза в нем
В жизни иль в стихотворенье?..
Осторожность и сомненье,
Неуверенность во всем.
С трезвой горечью, с улыбкой
Ясно каждому одно:
Нет дыхания без «но»
На планете нашей зыбкой.
Вотще злорадство наше,
Бессмысленна работа.
Смех невеселый страшен,
Как смертника икота.
В кошмарах сновидений
Реальная основа:
Мир искажен в сплетеньи
Сетей сарказма злого.
Гротеск ощерен щебнем,
В нем судорог арена,
Как в зеркале волшебном
Из сказки Андерсена.
Что делать: изверившись в счастье,