Видимо, вся суть романа только в его душевном лиризме. Но и тут не всё обстоит благополучно. Сделать, например, своего героя сверходаренным поэтом и писателем и тут же, частями или даже полностью, приводить образцы его дарования, пожалуй, более чем рисковало и нескромно. А результат от этих поэтических иллюстраций получается как раз обратный. Доктор Живаго, сидящий в своем «чулане безумств», вызывает образ не гения, а скорее типичного графомана. И я не думаю, чтобы нашелся хоть один читатель, в котором этот доктор, страдающий параличом воли, вызвал «чувства добрые» или желание подражать ему.
Нам незнаком не только внешний облик основного героя, но и моральные контуры его остаются тоже неразгаданными. Мы знаем, что он любил искусство и природу, пытался мыслить, но преимущественно жил чувствами и ощущениями. Его поведение, которое в 5-м номере «Православной Руси» архимандрит Константин удачно определил как «сомнамбулическое», говорит лишь об эгоцентричности, о самости и, в тоже время, о крайнем безволии.
Где же тут «софийная музыка»? В чем проявляется христианское сознание доктора Живаго? И, наконец, о каком религиозном значении романа толковал епископ Иоанн?..
Но для большей объективности приведем некоторые цитаты из восторженной статьи Романа Гуля, напечатанной в 55-й книге «Нового Журнала». Называется эта статья «Победа Пастернака».
«По прочтении книги мое ощущение было необычно, – говорит Гуль и продолжает. — Я не могу вспомнить фабулу, не помню географии романа, имен его действующих лиц, их характеры, поступки. Как будто я ничего не помню. И только чувствую радостное душевное волнение. Но волненье порядка даже не литературного, а скорее музыкального. Словно “Доктор Живаго” оказался для меня какой-то литургической симфонией».
Затем автор статьи признает, что «в “Докторе Живаго" нет не только пластичности изображения лиц. В нем нет и логического развития действий, нет подчиненности действующих лиц логике событий. В этом романе всем управляет немотивированность действий . И мне думается, что она чрезвычайно характерна для Пастернака». И дальше: «…ибо роман Пастернака, по-моему, больше, чем литература… Для меня “Доктор Живаго” — это роман-проповедь. Отсюда и многие особенности этого замечательного произведения».
«Но что же проповедует Пастернак? — спрашивает Гуль и тут же отвечает. — Пастернак не проповедует никаких философских “систем и концепций”… И подход Пастернака к миру предельно прост: он удивлен прелести цветущей и страдающей земли. Этот духовидец удивлен всему: и рукам любимой женщины, и цветам, и ребенку, и животным, и встречному человеку, и прекрасной светотени, и шуму большого вечернего города, и древнему хаосу природы… Это и есть проповедь Пастернака — проповедь о нашем бытии как чуде».
И вдруг автор статьи этой делает совсем неожиданное и не имеющее под собой никакого фундамента заключение:
«… Подняться на эту высоту Пастернаку вместе с его органической верностью искусству помогло ведь и что-то иное. На крыльях холопа на планету искусства не улетишь. Не долетишь. Что же помогло Пастернаку? Судя по роману, ему помогло горячо почувствованное им христианство».
Тут только диву даешься: зачем и для какой цели понадобились не одному Гулю, но и некоторым другим критикам подобные утверждения?
Очевидно, Роман Гуль никогда не утруждал себя познанием основ христианства и потому разнеженную лирическую душевность принимает за подвиги духовные. В романе Пастернака не только нет «горячо почувствованного им христианства», ибо нет смирения, покаяния и любви Христовой, но встречаются и прямые выпады против христианства. Напомним хотя бы легкомысленную критику великопостных богослужений:
«… я не люблю предпасхальных чтений… посвященных обузданию чувственности и умерщвлению плоти. Мне всегда кажется, что эти грубые, плоские моления, без присущей другим духовным текстам поэзии, сочиняли толстопузые лоснящиеся монахи. И дело не в том, что сами они жили не по правилам и обманывали других. Пусть бы жили они и по совести. Дело не в них, а в содержании этих отрывков. Эти сокрушения придают излишнее значение разным немощам тела и тому, упитано ли оно или измождено. Это противно. Тут какая-то грязная, несущественная второстепенность возведена на недолжную, несвойственную ей высоту».