– Есть!
Разговор происходил наедине.
– Спер? – кивнув на кузов, где была упрятана заботливо прикрытая ватником бочка, сурово спросил капитан.
– Да не в жизнь! – по-простецки всплеснул руками Куценко, хлопая себя по бокам. И тут же поправился, вытягиваясь по стойке «смирно»: – Никак нет! На «вальтер» трофейный сменял…
Марков оглядел бойца. На добытом с немецкого офицера ремне добротной желтой кожи, в котором щеголял сержант с прошлого лета, отсутствовала давно ставшая всем привычной кобура – трофейного пистолета и вправду не было.
– Смотри, – строго проговорил Марков, – вскроется на складе недостача горючего, всех под монастырь подведешь.
– У Петюни не вскроется, – расплылся в улыбке Куценко и тут же одернул сам себя. – Я говорю, у товарища старшего лейтенанта на складе полный порядок. Комар носа не подточит! И потом, товарищ капитан, я же для нашего дела стараюсь. Так хорошо едем…
– Наше дело, – протянул Марков, чуть усмехнувшись краешком рта. – Сosa nostra.
– Чего? – не понял боец.
– Идите с Клюевым забор чинить. Живо!
– Есть, – поник Куценко.
Развернувшись на каблуках, Марков молодо зашагал в сторону просторного каменного дома австрийского бауэра. Через час было назначено выдвижение подразделений походным порядком…
А три дня назад все и случилось. В небольшом австрийском городишке, будто вымершем, но тоже, как и деревня, совершенно целом, колонне была определена дневка. Грузовик запарковали в тени готической кирхи на центральной площади городка. Марков распахнул дверцу и присел на подножку, опираясь локтем о выпуклое автомобильное крыло. Стянул с головы видавшую виды суконную командирскую пилотку с затертыми малиновыми выпушками. Пилотка была прожжена в нескольких местах и аккуратно заштопана. Марков носил ее с Курской дуги. Завел, когда получил звание младшего лейтенанта. Вспомнил, как летом сорок третьего ему выдавали темно-зеленые, еще с царских складов пришедшие в часть, побитые молью знакомые погоны с одним просветом и тусклой звездочкой на каждом. «Прапорщик!» – мысленно усмехнулся тогда Марков, привычно классифицировав новое звание по старому чину. Когда-то давно, в самый канун войны, названной современниками Великой, а потом старательно забытой на родине как империалистической, Марков уже был произведен в офицеры. В сорок третьем под Курском, в самый разгар еще более страшной войны, заново надевая офицерские погоны, Маркову на мгновение показалось, что повторяется история его молодости. Впрочем, он твердо знал – это лишь показалось. Иллюзий, какими бы заманчивыми они ни были, он на сей счет не питал…
Капитан распахнул выцветший стеганый ватник, накинутый поверх гимнастерки, расстегнул две верхние пуговицы на воротнике, повел затекшими после долгой езды плечами. Весеннее солнышко безмятежно пригревало, выложенная брусчаткой круглая площадь выглядела так, словно ее перед этим драили с мылом. Впрочем, возможно, так оно и было. С бокового переулка на площадь вступала пехотная часть. Солдаты появлялись в колонне по двое, огибали ратушу и исчезали в уходившей под уклон улице, обсаженной вязами. Шли не в ногу, сгибаясь под тяжестью оружия и снаряжения. Усталые лица, винтовки на ремень, шинели в скатках. Мерно постукивали подвешенные к вещмешкам котелки и каски на поясах. Марков чуть прикрыл глаза. Возникла вдруг картина из давно забытого прошлого. Она появилась так ясно, что вдруг засосало под ложечкой. Провинциальный немецкий городишко, такая же площадь и даже кирха с ратушей напоминают те, что окружали Маркова сейчас, в апреле сорок пятого. Стук манерок, неровно колышется лес взятых на плечо винтовок с примкнутыми штыками. Те же скатки и погоны, то же тридцать лет почти неизменное солдатское снаряжение, заплечные торбы. Только на головах у бойцов не пилотки, а фуражки. И касок тогда еще не было. Здесь Австрия, там – Восточная Пруссия. Городишко назывался, кажется, Алленштайн. Август 1914 года. Сбив сопротивление немцев под Гумбиненом, в Германию вступают русские войска. На площади вся рота начинает кричать «ура» и подбрасывать вверх головные уборы. На курносых солдатских лицах неподдельное удивление, все крутят головами, с любопытством осматривают окрестности. Кто-то пустил слух, что они вошли в Берлин. Деревенский парень в солдатской косоворотке, смущенно улыбаясь, с робкой надеждой обращается к Маркову: «Так теперь, стало быть, ваше благородие, и войне конец?». Подпоручик Марков терпеливо разъясняет солдатам, что до Берлина пока далеко и повоевать еще придется. Всеобщее огорчение, но по команде все строятся бодро и четко. Покидают площадь, печатая шаг, по такой же уходящей вниз, к окрестным золотистым полям, улице. Только обсажена та улица была, помнится, не вязами, а липами. И подпоручик был совсем-совсем молодой…