В этот момент из подъезда вышло несколько человек, а затем – выплыл темный гроб. Он был закрыт крышкой, так как труп был слишком изувечен. За гробом показалась мать и жена Алексея – Оксана. За ними шли двое его сыновей.
Мать была вся в черном. Смотреть на нее в таком одеянии было непривычно, так как в обычной жизни она любила наряжаться очень ярко, даже подчас пестро. Ее лицо было бледным, она не плакала, но из платка выбивалась совершенно седая прядь. А ведь я хорошо помнил, что когда видел ее в последний раз недели три назад, волосы, несмотря на возраст, были у нее, как и в молодости, каштановые, без малейших намеков на седину.
Наши глаза встретились, и я вздрогнул, словно от внезапного прикосновение к коже раскаленного железа, – такую жгучую ненависть к себе я прочитал в ее взгляде. Глаза же Оксаны, которые также на несколько секунд задержались на мне, были так затуманены, что прочитать в них ничего было невозможно. Мне даже показалась, что она находится в полной прострации и смутно представляет, что происходит вокруг.
Гроб с телом брата погрузили на катафалк. Рядом стояли еще несколько автобусов. Все устремились к ним, стараясь занять сидячие места. Я тоже сел в одну из машин.
Путь длился недолго – минут пятнадцать, и караван автобусов остановился возле монастырских стен. Это был древний, известный на всю Россию монастырь. Когда-то сюда приезжали на богослужения люди со всей огромной страны; в темных узких кельях здесь проживали старцы, славившиеся своим благочестием и мудростью. После известных событий семнадцатого года оказалось, что мрачные обиталище монахов идеально подходят для камер противников новой власти; затем когда времена стали менее страшные здесь организовали школу для детдомовцев, а после нее – какое-то мебельное производство. Но теперь весь монастырский комплекс возвратили церкви и под древними сводами полуразрушенного собора снова зазвучали обращенные к Богу молитвы. Именно здесь должно было состояться отпевание.
Я вдруг вспомнил один из последних наших разговоров. Я был целиком поглощен коммерцией, до открытия магазина оставались считанные дни, а списком из не сделанных дел можно было завернуться как простыней. И в этот самый неподходящий момент Алексей неожиданно заговорил о Боге. Мы никогда не разговаривали с ним на такие темы, я даже не знал – верующий ли мой брат да признаться и не интересовался. И занятый своими думами я слушал его в пол-уха. Что же он тогда говорил? Я напряг память, чтобы вспомнить. И внезапно отчетливо услышал его голос: «Владислав, ты не думаешь о том, что мы непременно будем наказаны, потому что занимаемся не тем делом. Ни я, ни ты не предназначены для него.
Бог против нас.» «Почему, – спросил я, размышляя о чем-то своем, – откуда ты знаешь, что он против? Он тебе что, прислал факс? А может, как раз в эту самую минуту он благосклонно взирает на нашу затею и дает нам свое благословение?» «Нет, я чувствую, он против. Для другого он нас готовил. А в нас сейчас говорит только жажда наживы».
Неужели его слова оказались пророческими, и Бог наказал нас зато, что мы взялись не за свое дело, какое он для нас намечал? Но тогда почему он наказал Алексея, а не меня; ведь это я втравил его в эту трижды проклятую коммерцию. «Умирают всегда лучшие», – вдруг вспомнил я сказанные мне слова Вознесенского. Кажется, эта фраза прилипла ко мне так прочно, что ее уже не отодрать даже наждачной бумагой. Но неужели Алексей оказался разодранный бомбой именно потому, что был лучшим? Если это так, то это означает, что в мире нет вообще ни малейшей справедливости.
Но дальше разматывать эту мысль я не стал, потому что я вдруг увидел до боли знакомое лицо. Отпевавший Алексея священник был ни кто иной, как Толька Нечаев, мой одноклассник и лучший друг. Это преображение его в священнослужителя поразило меня столь сильно, что в первое мгновение я даже не поверил своим глазам. И все же хотя мы не виделись лет пятнадцать, у меня не было сомнений, что это был именно он.
Служба закончилась, к гробу подошли несколько незнакомых мне мужчин и понесли его к выходу. Я слегка задержался, и мы оказались со священником в нескольких метрах друг от друга. Наши глаза встретились, но на лице Анатолия я не заметил никого выражения. Неужели он меня не узнал? В это я поверить не мог, тем более ему было известно, что Алексей – мой брат. Ведь он не раз бывал у нас дома и был знаком со всеми моими домочадцами.
Но для выяснения этого вопроса момент сейчас был самый что ни на есть неподходящий, так как процессия уже покинула собор. Пришлось ее догонять. Я едва успел вскочить в готовый отъехать автобус. И как только я оказался внутри салона, как он тронулся с места. Начался последний для Алексея путь по родной земле. На кладбище состоялся митинг.