Она не спешила высвободиться из его рук и, смеясь, глядела на него снизу вверх, а в глазах светилось что-то бесшабашное, что-то загадочное и дразнящее: с виду такая открытая и безыскусная, а на самом деле — искуснейшая актриса. Она взяла Нила за подбородок, как будто он все еще был мальчиком.
— Ишь, какой красавец вырос! Старый судья, наверно, гордится тобой. Он позвонил мне вчера и начал хвастаться: «Нелишне предупредить вас, мадам, что приехавший ко мне молодой человек очень красив!» Как будто я и сама не знала, что из тебя получится настоящий красавец! Значит, теперь ты — взрослый мужчина, повидал мир. Ну и что ты нашел в нем интересного?
— Ничего, что могло бы сравниться с вами, миссис Форрестер.
— Глупости. А как у тебя насчет возлюбленных? Есть кто-нибудь?
— Предположим.
— И хороши собой?
— Уж не думаете ли вы, что их несколько? Разве мало одной?
— Одной даже слишком много. Вот если их будет полдюжины, самое лучшее в тебе достанется все-таки нам. А одна заберет себе все без остатка. Впрочем, если бы у тебя была возлюбленная, ты бы сюда не вернулся. А знаешь, как мы тебя ждали? — Она взяла его руку и повернула кольцо-печатку, которое он носил на мизинце. — Уже несколько недель, каждый вечер, когда внизу за лугами проносятся огни поезда, я говорю себе: «Нил едет домой, теперь есть, кого ждать», — она осеклась, как всегда, когда ей казалось, что она сказала лишнее, и шутливо добавила: — Так что, видишь, как ты много для нас значишь. А ты говорил с мистером Форрестером?
— О, да! Полюбовались вместе его солнечными часами.
Миссис Форрестер приподнялась на локте и понизила голос:
— Нил, подумай только! Он ведь не впал в детство, как некоторые считают, но он может часами сидеть, не сводя глаз с этой штуки. Неужели такое удовольствие — следить, как утекает время? Мы все привыкли к движению стрелки по циферблату, но ему почему-то нравится наблюдать, как ползет тень по этому камню. Почему? А сильно он изменился? Нет? Я рада, что ты так считаешь. Ну, теперь расскажи мне про Адамсов и про Джорджа. Какой он стал?
Нил сел на траву и прислонился к дереву. Отвечая на ее быстрые вопросы, он приглядывался к ней. Конечно, она постарела. При ярком дневном свете было заметно, что ее кожа больше не наводит на мысль о белой сирени, а приобрела оттенок слоновой кости, как начавшая увядать гардения. Казалось, тяжелый узел ее иссиня-черных волос еще сильнее оттягивает ей голову. В уголках рта появились морщинки, которых раньше не было. Однако поразительно, как все эти перемены мгновенно забывались, как их полностью заслоняло ее очарование и все теряло значение, кроме того, что перед вами она сама.
— Слушай, Нил, это верно, что женщины теперь курят вместе с мужчинами после обеда? Я хочу сказать — приличные женщины? Мне это не нравится. Это хорошо для актрис, но разве женщина может сохранять привлекательность, если станет вести себя, как мужчина?
— Мне кажется, сейчас такая мода — женщины прежде всего хотят приятно проводить время.
Миссис Форрестер посмотрела на него так, словно в его словах было что-то неприличное.
— Вот именно! Только женщинам это не идет — гимнастика, занятия в колледже и курение после обеда. А тебе это нравится? Разве мужчинам не хочется, чтобы женщины от них отличались? Раньше это ценилось.
Нил рассмеялся. Да, для поколения миссис Форрестер это было самое главное.
— Дядюшка жалуется, что вы больше не заходите к нему, как бывало, миссис Форрестер. Ему не хватает ваших визитов.
— Милый мальчик, да я не выбиралась в город уже шесть недель. Очень устаю. Лошади у нас теперь нет, так что, если нужно в город, приходится идти пешком. А этот дом! С ним столько хлопот! Ведь если я не сделаю, никто ничего не сделает, ничто не сдвинется, если я не сдвину. Вот почему я ухожу сюда среди дня — отсюда дом не видно. Не могу содержать его в таком порядке, как надо бы, у меня просто сил на это нет. Конечно, Бен помогает. Он подметает, выбивает ковры, моет окна, но в доме от этого лучше не становится, — миссис Форрестер внезапно села и приколола шляпу к волосам. — Подумай, Нил, ведь когда мы покупали эту мебель орехового дерева, мы добрались до самого Чикаго. Здесь никак не могли найти ничего достаточно внушительного и тяжелого. Знай я, что настанет время, когда мне придется эту мебель двигать, я бы выбрала что-нибудь полегче, — она встала и расправила помявшиеся юбки.
Они пошли к дому, медленно поднимаясь по длинной и неровной, заросшей травой тропинке между деревьями.
— Вы не скучаете по болоту? — вдруг спросил Нил.
Миссис Форрестер отвела глаза.
— Не очень. Мне некогда было бы туда ходить, да и деньги, которые мы за него получаем, нам нужны. Ведь и тебе, Нил, теперь не до игр? Чтобы преуспеть, надо спешить. Твоему дяде тоже досталось. Он оказался таким неосмотрительным, что теперь его положение ненамного лучше нашего. А деньги очень важная вещь. Усвой это с самого начала, помни об этом и тогда не превратишься в конце жизни в такое посмешище, как многие из нас.
Поднявшись на холм, они остановились у калитки и обернулись, глядя на зеленую аллею, на резкие тени, на падающие веером дрожащие лучи, — они будто раздвигали деревья, открывая взору райские лужайки.
Белой, унизанной кольцами рукой миссис Форрестер дотронулась до руки Нила.
— Скажи, Нил, неужели ты и правда доволен, что вернулся? Очень странно. Мне в твоем возрасте хотелось быть с молодыми, веселиться. Но для нас-то, конечно, твой приезд — счастье, — и она посмотрела на Нила с улыбкой — не лукавой, не жизнерадостной, а нежной, — в ней светилась затаенная печаль. Нечасто она так улыбалась, но Нил помнил эту улыбку всегда. И то же глубокое чувство прозвучало внезапно в тихом голосе, каким миссис Форрестер произнесла эти простые слова. Она быстро отвернулась. Они вошли в калитку и, обогнув дом, направились туда, где сидел капитан. Он любовался розами, пылавшими в лучах заката. Миссис Форрестер дотронулась до плеча мужа:
— Ты вернешься в дом, мистер Форрестер, или принести тебе пальто?
— Пойду в дом. А разве Нил не останется обедать?
— Не сегодня. Скоро он придет к нам опять, и мы устроим в его честь праздничный обед. Подождешь мистера Форрестера, Нил? А я побегу, разожгу камин.
Нил задержался и проводил капитана, который с трудом добрался до дома. Он опирался на две трости, медленно отрывал от земли ноги и ступал осторожно, но твердо. Он напоминал старое дерево, внезапно стронувшееся с места.
Поднявшись по ступенькам и войдя в гостиную, капитан, тяжело отдуваясь, опустился в кресло. Закурил сигару, и от первой же затяжки к нему словно снова вернулись силы.
— Не затруднит ли тебя отправить мои письма, Нил? Ты ведь пойдешь мимо почты? — капитан вынул несколько писем из нагрудного кармана летнего пиджака. — Дай-ка я узнаю, не нужно ли и миссис Форрестер что-нибудь отправить.
Поднявшись, он вышел в небольшой холл. Там, возле входной двери, на столике под вешалкой для шляп стояла статуэтка египетской или арабской рабыни в легких одеждах, она держала в руках большую плоскую раковину с калифорнийского побережья. Нил вспомнил, что заметил эту фигурку, когда, сломав руку, попал сюда в первый раз и доктор Деннисон нес его через холл в коляску. В те времена, когда у Форрестеров еще были слуги и они по нескольку раз в день отправляли записки в город, все письма всегда складывались в эту раковину. На этот раз там лежало лишь одно письмо, и капитан вручил его Нилу. Оно было адресовано мистеру Фрэнку Босуотеру Элингеру в Гленвуд-Спрингс, Колорадо.
Нил почему-то смутился и хотел побыстрей спрятать письмо в карман. Но капитан, взяв обе трости в одну руку, забрал у него голубой конверт и принялся рассматривать его, далеко отведя руку от глаз.
— Ты заметил, Нил, у миссис Форрестер всегда был прекрасный почерк. И когда она составляла для меня списки покупок, не стыдно было показать их кому угодно — строчечка к строчечке, будто выгравировано на меди. Редкий талант для женщины.