Утомленный дневными переживаниями, Ибрагимов свалился на свою примитивную постель. Глубокий сон тотчас же сковал его.
На следующий день явился прежний состав консилиума.
— Произведенный нами анализ, — объявил физиолог, — показал большое различие в составе крови современного европейца и Гонды. Родство с кровью современных людей, даже самых диких, отмечается меньшее, нежели с кровью человекообразных обезьян.
— Значит, кровь шимпанзе, чуждая нам, ей роднее?
— Кровь Гонды являет собою переходный этап от крови человекообразной обезьяны к крови современного человека.
— Может быть, следовало бы тщательнее исследовать кровь чернокожих? — спросил Ибрагимов.
— Представьте, химический состав крови гондванцев более близок к обезьяньей. Мы не усмотрели возможности допустить к вливанию кровь чернокожих, так как ее отличие от крови представителей белой расы меньшее, чем от гондванской.
Предстояло принять ответственнейшее решение.
Наука еще не знала случая, чтобы человеку удачно произвели переливание крови, взятой от человекообразной обезьяны. Такие опыты оканчивались обычно смертью подвергнувшегося эксперименту.
Обратное же явление наблюдалось неоднократно: человекообразные обезьяны выживали после вливания в их организм крови современного человека.
— Решение зависит от вас, — закончил физиолог свои соображения, направленные в защиту опыта.
— Без переливания крови женщина все равно не выживет; слишком ослабел ее организм. К спасению ее надо принять абсолютно все меры.
— Решайтесь! Все равно иного выхода нет! — уговаривали Ибрагимова со всех сторон.
Если бы Ибрагимов мог ради восстановления здоровья Гонды пожертвовать собственной жизнью, он ни одной минуты не колебался бы. Всю свою кровь, до самой последней капли, он отдал бы ей, вырывая ее из объятий смерти.
Но не самопожертвование требовалось от него. Ему предстояло решить участь Гонды, спасенной им, извлеченной им из глубочайших пучин Индийского океана, оживленной и теперь, может быть, обреченной.
«А что если смерть и в том, и в другом случае!» — терзался ученый.
Им начинало овладевать безразличие. Он поглощал недопустимо большие дозы возбуждающих пилюль.
Физиолог предложил ассистенту:
— Подготовьте операционную!..
Через час тело Гонды находилось уже в долине, в камере переливания крови.
Поразительные этапы проходит каждая отрасль знания. Было время, когда прогрессивные деятели науки усматривали спасение в извлечении из организмов тяжело больных солидных доз крови. И вот теперь, в двадцатом столетии, путем вливания свежей крови, взятой от здоровых индивидов, излечивали людей, над которыми была уже занесена коса беспощадной смерти.
… Операция завершилась удачно.
Возвращенная в заповедник, Гонда имела теперь иной вид. Лицо ее играло жизненными тенями. Правда, она еще не очнулась. Но Ибрагимов знал, что она усыплена с целью вернуть ей сознание в пещере.
Утром он проснулся позднее гондванки. Он взглянул из пещеры и увидел ее сидящей на том месте, где накануне горел костер. Она копалась в золе, откапывая запекшиеся картофелины и с большим любопытством рассматривая их. Судя по количеству неубранной им с вечера пищи, гондван-ка и теперь не прикасалась к ней. Но фрукты и виноград пришлись ей по вкусу — запас их несколько поубавился. Сосуд с водой стоял на другом месте и был опорожнен почти до дна.
Ибрагимов кашлянул. Она тотчас же обернулась, глаза их встретились. Вновь Ибрагимов в смущении улыбнулся. Гондванка поспешно отошла в сторону. Однако ученый успел рассмотреть, что цвет ее лица стал значительно свежее и вся она по сравнению с предыдущим днем казалась бодрее.
Не прошло и двух-трех секунд, как девушка поднялась с земли и двинулась к нему навстречу. Она произнесла несколько слов, опять таких же непонятных, и, подойдя к Ибрагимову, указала рукой на пищу, словно приглашая его приступить к завтраку.
Он беспрекословно повиновался ей. Еще много недель тому назад решил Ибрагимов подчиняться на первых порах всем ее желаниям. Таким образом, думал он, гондван-ка гораздо быстрее привыкнет к нему и освоится с окружающей обстановкой. Теперь они поменялись ролями: уже не он за ней, а она наблюдала за ним.
Когда Ибрагимов поднялся из-за стола и с благодарностью поклонился, Гонда вышла из пещеры. Ученый последовал за ней. Она еще раз попыталась заговорить с мужчиной. Показывая рукой на его лицо, удлиненную голову, бронзовый загар тела, девушка вопросительно смотрела на него. Затем она поднесла палец к своему языку, к его рту и что-то зашептала губами. Ибрагимов понял: гондванка недоумевала, как это он, гондванец, говоря на чужом языке, не знает отечественного наречия? Не было никакого сомнения в том, что она принимала его за соплеменника.
Ибрагимов прошел в пещеру. Там среди бронзовых орудий находилось несколько предусмотрительно приготовленных аспидных дощечек и кусочков мела. Он принес их к пепелищу костра, уселся и начал старательно выводить иероглифы. Гондванскую письменность к этому времени он изучил уже настолько, что мог начертать все, что было под силу при довольно ограниченном словаре. Затрудняясь поэтому в письменной передаче некоторых понятий, ученый решил применить свои познания в области древнеегипетского наречия.
«Если действительно гондванцы соприкасались с египтянами, вряд ли Гонда не знала их языка. Это совсем было непохоже на великого историка, удостоенного бальзамирования!» — думал он про себя.
Ибрагимов не мог не заметить любопытства девушки. Аспидная доска, мел совсем не вызывали ее удивления. С невероятным волнением Гонда следила за каждым знаком, которые он наносил на дощечки. Девушка понимала или догадывалась, что он хотел написать. Затрудняясь в расшифровке одних начертаний, она в то же время торопила его в других местах.
Наконец Ибрагимов протянул ей испещренные записями дощечки. Гонда почти вырвала их из его рук; она стояла перед ним теперь напряженная и поглощенная чтением иероглифов.
Вот что написал Ибрагимов:
«Мне было одиннадцать лет, когда меня захватили с собой предавшие город разрушению воины. Они увели меня в свои земли, и вот уже двадцать три раза я наблюдаю весеннее равноденствие. Черные меня не тронули. По приказу вождя они поселили меня на этой горе, запретив покидать ее. Да и глубокие пропасти не позволили бы мне уйти отсюда. Черные кормят, содержат меня, а я за это исполняю обязанности их секретаря, и они вызывают меня по мере надобности. Мой отец, имени которого я не помню, был великим ученым мужем. По его требованию я изучил письменность. Но язык свой давно уже забыл потому, что ни с кем за время пленения я не перебросился ни одним словом. Я надеюсь, что ты воскресишь его в моей памяти».
Все это было написано на трех дощечках. Две остальные были посвящены Гонде. Больше всего волновало ученого их содержание, ибо он не знал, какое впечатление могли они произвести на нее.
Ибрагимов старался не пропустить ни одной морщины на ее лице: слишком боялся он за результаты своего откровения. И когда Гонда, прочитав первые три скрижали, приступила к расшифровке двух остальных, он замер вместе с ней, вновь перечитывая написанное.
«…Тебя принесли сюда несколько дней тому назад. Вероятно, тебя захватили тоже во время войны. Когда тебя сюда принесли, ты показалась мне бездыханной. После двух суток сна ты очнулась. Черные про тебя говорили, будто ты славишься своей ученостью и что они полонили тебя во время твоей болезни. Ты будто страдаешь поражением памяти!…»
Прочитав дощечки, Гонда бессильно опустила руки. Неужели действительно память изменила ей?
Да, взгляд ее блуждал рассеянно по сторонам, растерянный вид говорил о том, что она никак не может собраться с мыслями. Пробудившаяся природа доисторического человека не могла взять верх над тем, что она представляла собою в данный момент. Девушка чувствовала инстинктом, что то, что она видела, слышала, осязала вокруг себя, было неизвестно ей раньше, ново для нее. Словно бы только с этой минуты для нее начиналась жизнь.