Она чистая, неиспорченная, примерная и моя.
— Пастор Кейн снова поймал меня,— хрипло признаюсь я. Проскальзывая под алтарь, чтобы присоединиться к ней, единственная свеча освещала беспокойство, исказившее ее тонкие черты. Я, не раздумывая, протягиваю руку и провожу пальцем по нахмуренным бровям.
— Ты не должна воровать, это запрещено, — бормочет Лия.
— Именно поэтому я это и делаю, полевой цветок.
Она хмурится еще сильнее.
— Ты хочешь неприятностей?
— А ты разве нет?
— Конечно, нет. Я хочу служить пастору Кейну и церкви.
Я пытаюсь подавить усмешку.
— Ты обслуживала его, когда мой язык был в твоей влажной, набожной киске прошлой ночью?
Краска отливает от лица Лии.
Мне больно это делать, но я должна так с ней обращаться.
Я не хочу, чтобы мир сломал ее раньше меня.
— Это несправедливо, — шепчет она. — Я больше не могу этого делать. Лгать, прокрадываться, прятаться от моего отца. Мы должны просто рассказать всем о нас. Они поймут, я знаю, что поймут.
— Ты такая чертовски наивная, Лия.
— Эй! — рявкает она.
— Что? Не можешь смириться с правдой?
— Ты ведешь себя подло.
Костер освещает ее тускло-голубые глаза. Которые похожи на бескрайнюю гладь озера, замутненную ложью. И только я могу разжечь пламя, которое горит внутри нее. Другие видят пустой сосуд для церкви и всех ее отсталых верований, но мой полевой цветок является гораздо большим.
— Твой отец ничем не лучше моего, — резко говорю я, наблюдая затем , как боль отражается на ее лице. — Он не знает ничего лучшего, как ненавидеть то, что говорит ему церковь. Ты прекрасно знаешь,что быть двум женщинам вместе — это грех. Они никогда не примут наши отношения.
Слезы катятся по ее щекам. Инстинктивно я протягиваю руку и кончиком пальца смахиваю влагу. Лия наблюдает за тем, как я слизываю капельку соли, забирая ее печаль к себе. Я запру ее душу в шкатулке и похороню на дне океана, если это защитит то, что у нас есть.
— Давай сбежим, — выпаливаю я.
Ее глаза становятся еще шире.
— Что?
— Мы уже говорили об этом раньше. У меня есть немного наличных и автобусная карта, завтра к вечеру мы могли бы быть на другом конце Англии. Они никогда не узнают, куда мы отправились.
Ее зубы впиваются в нижнюю губу, саднящую от беспокойного покусывания. Лия – лед для моего огня, прохладный компресс для человека в бреду. Каждый ее шаг тщательно обдуман, в соответствии со строгостью нашего воспитания. Она была гребанная перфекционистка.
А я? Я пошла иным путем. Чем сильнее давили на меня родители, тем дальше я отдалялась от святого пути. С каждым избиением и уроком я бунтовала все сильнее. И я не остановлюсь, не сейчас.
Мы заслуживаем жить так, как хотим. Никого нельзя заставлять быть тем, кем он не является. Этот мир любит указывать нам, кого мы можем любить, а кого нет, как будто это так просто.
— Мы не можем убежать,— отвечает Лия. — Я не оставлю своего отца, я – все, что у него сейчас осталось. Просто останься со мной. Мы можем быть вместе, как прежде. Ничего не изменится.
От разочарования у меня скручивает живот. Я не могу вернуться в тот дом пастора. Только не снова. На этот раз, когда мой отец выбьет из меня дух, я боюсь, что он сломает что-то гораздо более ценное и незаменимое.
— Почему ты не хочешь сражаться за меня?
Лия вздрагивает.
— Я не собираюсь отказываться от нас.
— Ты уже это сделала.
Окружающая на церковь стала вращаться вокруг своей оси. Такое ощущение, что ковер выдернули из-под моих ног, оставляя меня падать в всепоглощающую бездну. Прежде чем я успеваю убежать, чья-то рука тянет меня за собой. Лия умоляюще смотрит на меня, покидая безопасное укрытие.
Если бы только она проявила такую храбрость перед всем миром.
Если бы только она была готова рискнуть всем во имя любви.
— Пожалуйста, Ариэль. Не уходи.
— Почему я должна остаться? Они убьют меня. Ты же знаешь это, верно? Однажды я переступлю черту. И лучше мне закончить, как Мэри-Сью, чем быть принесенной в жертву какому-то лишенному любви Богу, в которого я не верю.
Я вздрагиваю от удара. Боль расцветает на моей левой щеке, обжигая ладонь. Грудь Лии вздымается с каждым яростным вдохом, в ее глаза возвращается жизнь. Она выглядит так, словно хочет ударить меня снова. Снова и снова, кулаки в крови, страх и сожаления, пока я не подчинюсь ее воле.
— Не смей втягивать ее в это, — кипит она. — Мэри-Сью была моей подругой до того, как повесилась. Я не хочу потерять еще одну. Разве я недостаточно потеряла? Хочешь присоединиться к этому длинному списку?
Я знаю, что она думает о своей матери, просто взглянув на ее лицо. Миссис Бетел была доброй женщиной, очень похожей на свою дочь. Она ухаживала за пожилыми людьми в деревне, собирала пожертвования во время наших еженедельных служб и даже пекла яблочные пироги для семей, составляющих общину Святого Люсьена.
Можно было бы подумать, что пастор Кейн мог не заметить того, что произошло, учитывая любовь и великодушие, которыми был пропитан сам воздух, которым она дышала. Это нисколько не смягчило его гнева, когда выяснилось, что у миссис Бетел роман с мистером Холстеном, братом пекаря.