Я сдерживаю подступающий к горлу смех. У меня не нервный срыв, а перерыв4. Пауза в притворстве, что все хорошо и чертовски классно. Сколько еще я мог бы смотреть в окно на бушующий снаружи пожар и убеждать себя, что это прекрасный летний день? Нахуй. Я открою входную дверь и позволю пламени поглотить меня. Пусть дым очернит мои внутренности.
Мой мир в огне, и я хочу наказать девушку, которая зажгла спичку.
Мои прикосновения грубые и своекорыстные, когда я провожу ладонями по тыльной стороне ее бедер. Черт, мне нравится все в этих бедрах. То, как кончики моих пальцев исчезают в ее коже, когда я сжимаю их. Каковы они на вкус, когда я не могу удержаться, чтобы не вонзить в них зубы.
Я хватаю ее шорты и стягиваю их, выдыхая от открывшегося вида, оттого что находится между ними.
Розовые половые губки ее киски выглядывают между дрожащих ног, окруженные мягкими рыжими волосами. От этого зрелища у меня напрягаются мышцы, и я не могу устоять перед искушением провести по ним костяшками пальцев. Лучше бы я этого не делал, потому что, когда Пенелопа приподнимается на цыпочки, чтобы получить еще, ее голая задница задевает мой член через брюки и пускает по моим венам реку обжигающей нужды.
Сжав челюсти, я кладу ладонь ей на поясницу, чтобы она перестала извиваться, делаю шаг назад и смотрю в потолок достаточно долго, чтобы порыв прошел.
Ремень. Точно. Зажав пряжку в кулаке, я провожу им по задней поверхности ее бедра. Темное возбуждение скользит вниз и пульсирует в моем паху, когда ее мышцы напрягаются под моими.
Кожа доходит до изгиба попки, и я держу ее там.
— Что ты хотела мне еще раз сказать?
Ее затрудненное дыхание прекращается.
— Ничего важного.
— Ответь мне, Пенелопа.
Ее ногти впиваются в подушку и она вздыхает.
— Я не хочу оставаться с тобой на этой яхте.
Ее плечи напрягаются в ожидании, но когда удара не последовало, она оглядывается на меня сквозь завесу волос, в ее яростных глазах появляется настороженность.
Я отвечаю ей безупречной улыбкой.
— Везучая.
Она хмурится.
— Что?
— Это твое стоп-слово, Пенелопа. У меня такое чувство, что оно тебе понадобится.
Мой ремень опускается на ее задницу, пресекая ее протест. Это был самый легкий, самый сдержанный шлепок, на который я только был способен, но все же звук удара моего ремня о её кожу доставляет удовольствие, а ее стон подобен электричеству. Он впитывается в мою кожу и заряжает все атомы под ней.
— Не слышу тебя, — выдавливаю я из себя. — Попробуй еще раз.
— Я не останусь...
Я шлепаю ее снова, на этот раз чуть сильнее. Розовый румянец расцветает на ее бледных ягодицах, и я провожу большим пальцем по их мягкому теплу в нездоровом восхищении.
— Может быть, скажешь это громче?
— Может, купишь гребаный слуховой аппарат? — задыхаясь, шипит она в подушку.
Когда она снова подтягивается, я стираю ухмылку тыльной стороной ладони. Либо у этой девушки заболевание, из-за которого она физически не может держать рот на замке, либо ей действительно нравится порка моим ремнем.
Мой взгляд скользит по изгибу ее спины и впивает ее.
Я бы рассмеялся в недоумении, если бы эта маленькая проказница не разрушила мою жизнь. Потому что сейчас, когда суровое зимнее солнце льется сквозь иллюминаторы, танцуя на ее коже и подчеркивая рыжий цвет ее волос, очевидно, что она станет моей погибелью. Просто, блять, посмотрите на нее. В моей толстовке. Она обтягивает фигуру, и я бы сорвал ее, чтобы получше разглядеть, что под ней, если бы не испытывал такого мазохистского удовольствия от того, что она в ней.
Теперь я невольно понимаю: почему мужчинам нравится видеть женщин в их вещах. На ней моя одежда, мои часы, она как будто моя. По крайней мере, до тех пор, пока я не закончу ее ломать.
Подстегнутый ее дерзостью и странным комом в горле, я кладу другую руку ей на поясницу и снова бью ее по заднице. Удар достаточно сильный, чтобы ее тело подалось на полфута вперед. С ее губ срываются все возможные ругательства, сопровождаемые хриплым стоном. Этот похотливый звук, словно зов сирены, настойчиво взывает к моему члену, посылая тупую, беспокойную боль в яйца.
Блять. Она наслаждается этим. Массируя ладонью ее покрасневшую ягодицу, я просовываю другую руку между бедер и провожу кончиками пальцев по половым губкам для подтверждения. Она такая мокрая, такая горячая, что у меня на мгновение затуманивается зрение. Все, что я слышу сквозь рев в ушах — это придушенные вздохи Пенелопы.
Итак, Пенелопа любит грубость… как будто мне нужны были еще какие-то доказательства того, что Судьба скроила мою карту гибели в точности по моему вкусу. Но поскольку эта девушка обладает талантом превращать меня в безумца, внезапная порочная мысль согревает мне грудь. Откуда она знает, что ей нравится грубость? Кто еще прошелся своим ремнем по ее заднице и привел к такому выводу?