В государственных клиниках его назначают с вполне очевидной целью как можно быстрее добиться хотя бы каких-нибудь результатов. На самом деле, сами врачи не одобряют такой терапии. Растерянные параноики-джанки, которым действительно хочется вылечиться и которые ждут от врачей реальной помощи, считают, что их специально не лечат — то есть, от одного лечат, но на другое подсаживают, — поскольку клиники получают дотации на программы лечения от наркомании, и им не выгодно, чтобы больных стало меньше. Но я думаю, дело не в этом. Просто врачи понимают, что метадон — это не метод, но поскольку они не могут обеспечить своим пациентам сколько-нибудь результативное лечение, они используют самый доступный и быстрый способ «снять» их хотя бы с джанка. Такая вот отвратительная шарада. Обычно к такому лечению тяготеют старые нарки, которым уже все обрыдло. Большинство из них все равно колется, когда есть возможность, а излишки толкает нуждающимся. Лишняя пара долларов — она никогда не лишняя.
Горькие миллиграммы смешивают с апельсиновым напитком и разливают в маленькие пластиковые бутылочки. Этой штукой не вмажешься — ее можно только пить. Поэтому он и дешевый, метадон. Если расходовать экономно, одной 12-долларовой бутылочки хватает на три дня. У меня есть возможность брать по три пузыречка в неделю — у соседа, который вместе с женой проходит терапевтический курс.
В данный момент у меня нет метадонового привыкания, поэтому план такой: взять три пузыречка, продержаться на них до отъезда, постепенно снижая дозы, и отправиться в путь уже на чистяке. Будущее видится в розовом свете.
Мы летим в Калифорнию через три недели.
Я покупаю толстую школьную тетрадку — специально, чтобы записывать дорожные впечатления. Листы на спиральке, красная картонная обложка, разлинованная бумага. Чистая тетрадка, предназначенная для определенной цели, это не просто тетрадь. Это — обещание новых возможностей. Дремлющий потенциал, который готов воплотиться в жизнь во всей своей мощи. Я знаю. У меня было несколько таких тетрадок. Сначала — чистых, потом — исписанных. И эту тетрадку я испишу тоже, раз у нее уже есть свое предназначение; и я точно знаю, что слова, которым предстоит появиться на этих листах, удивят даже меня самого. Если я буду заботиться о тетрадке, холить ее и лелеять, она сама позаботится о словах.
Мне нравится представлять себя слегка раздолбайским частным детективом, которому Джек поручил концептуально извращенческое задание докопаться до сути порученного задания. Чем-то напоминает фильм «Мистер Аркадин», где Уэллс в роли богатого финансиста с загадочным прошлым, нанимает детектива, чтобы тот раскопал это прошлое, якобы потому, что ему, финансисту, хочется больше узнать о своей семье и все такое, хотя истинная его цель — убрать всех, чьи имена всплывут в ходе расследования, потому что они слишком много знают.
Но эту идею я проработаю позже — как обрамление для сюжетов, собранных по пути. Мы с Криссой подумали и решили, что это будут поиски рокабилльной Америки, от которой так прется Джек. Америка пятидесятых, и особенно — в тех захолустных краях, которые, кажется, так и застряли где-то на пороге двадцатого века, в самом начале эпохи всеобщей электрификации. Как раз перед тем, как телевидение и расплодившиеся коммерсанты гомогенизировали и опошли все, что можно. Все, что воплощал в себе Элвис. Кстати, его поэтому так и любили. Он возвысил простых и бедных, показал большим шишкам всю прелесть провинциального мальчика, как будто сорвавшегося с цепи. Его манера одеваться и двигаться, как у развязного, наглого негра… Это все шло от того, что у него были такие же плебейские вкусы, и он откровенно их демонстрировал, но всегда — с милой обезоруживающей улыбкой, которая как бы говорила: Но ведь это же так забавно, — и он постоянно давал понять, причем очень четко и определенно, чтобы ни у кого не осталось даже малейших сомнений, что прежде всего и больше всего на свете он любит свою дорогую маму. В этом они похожи с Джеком Керуаком: тот тоже был большим оригиналом, и тоже творил, презирая всяческие условности, и тоже — единственно ради мамы.
Вот в таком вот ключе. Для начала.
С другой стороны, подобные поиски — так же печальны, запутаны и бессмысленны, как теории и домыслы о громких убийствах. Все, что можно сказать, уже сказано, все улики обсосаны по сто раз, так что и думать об этом не хочется — одна мысль об этом вгоняет в депрессию. Но я все-таки доверяю своим инстинктам и не особенно переживаю; уж как-нибудь я найду способ состряпать достойную книжку. Тема, может быть, и не новая, зато мы — новые, и поэтому наш рассказ тоже получится новым.
Первым делом мне надо приобрести гардероб. Камуфляж. Я хочу выглядеть своим парнем. Я хочу, чтобы типичные американцы, с которыми мне захочется пообщаться, тоже хотели общаться со мной. Я готов стать новой личностью.
Я очень даже неплохо развлекся, гуляя по недорогим магазинам одежды и секонд-хендам. В Ист-Виллидж таких полно, и большинство продавцов меня знает. В общем, я захожу в магазин и прошу подобрать мне чего-нибудь типично американское. Таким образом, я разжился туфлями с острыми носками и целым ворохом дешевых футболок в стиле пятидесятх-шестидесятых годов, в ярких психоделических узорах. Свои черные «Левисы» я решаю оставить. Волосы можно слегка подровнять, чтобы прическа смотрелась поаккуратнее. Достаю ножницы, не откладывая. Потом иду и покупаю помаду для волос, чтобы зализывать их назад. Надо вспомнить себя в седьмом классе в Кентукки и сриффовать этот образ. [4] Посадите меня в «Де Сото» 57-го года, и я освещу карту автомобильных дорог, как пинбольный автомат.
Конечно, мне еще предстоит объясняться с Копли. До отъезда у нас будет один концерт, и одна репа.
Репетиция — полный абзац. Приходится именно на тот день, когда я втираюсь кокаином, и все мои силы уходят на то, чтобы просто выйти из дома и добраться до студии. В такие дни я боюсь выходить из дома даже на полчаса. Приход восхитительный, но на отходняке подгоняешься жутко. Под коксом чувственное восприятие обостряется, и любое, даже самое незначительное возмущение в окружающей атмосфере тут же отзывается в нервных окончаниях сигналом тревоги. На улице я себя чувствую, как бескрылая птица, мое гальванизированное лицо скрипит на шарнирных соединениях, и я мчусь, с дикими выпученными глазами — трехдольный размером в укрытие, где безопасно. [5]
У меня все с собой, и каждые тридцать-сорок минут я отлучаюсь в сортир, чтобы вмазаться. Я такой нервный и дерганый — плюс к тому, и худой, как скелет, — что мне стоит немалых трудов попасть иглой в вену. Наконец я пускаю очередную дозу, да и то чуть не промазав. Держу забрызганную кровью руку под струей холодной воды и думаю, что надо уже возвращаться в студию, а то ребята и так напрягаются. В общем, плетусь обратно, весь из себя сосредоточенный и целеустремленный, и даже не замечаю, что весь туалет забрызган кровью. Потом Копли уходит пописать и возвращается злой и страшный, так что дым валит из ушей, а я изображаю горькую обиду на всех и вся. В общем, бродячий цирк в зоне военных действий в жуткую непогоду с громами и молниями.
Остальные ребята в прениях не участвуют. Второй гитарист вечно загружен своими проблемами, а к нашим общим проблемам относится философски: он давно уяснил для себя, что рок-н-ролл есть синоним хаоса, а с бесконтрольной стихией бороться глупо. Ударник, тихий, слегка тормознутый парень, у нас в группе недавно; он вообще никогда ни на что не жалуется. Играет себе в популярной группе, получает за это деньги — доволен и счастлив. А Ларри, басист — это вообще разговор отдельный. У человека две страсти в жизни: боль и безумие. Одно удовольствие наблюдать — зрелище отчасти противное, но в целом забавное, — за его потугами влиться в эту атмосферу всепоглощающей безысходности и всеобщей испорченности.
4
(прим.переводчика: сриффовать — от слова «рифф» (от английского riff) — небольшая ритмическая фигура, часто служащая сопровождением к сольной импровизации в джазе.)