Выбрать главу
* * *

Крисса хочет посмотреть Нью-Мехико, так что мы едем на юг. Я по-прежнему в затяжном приходе, но меня потихонечку отпускает, нападет сонливость, и я отдаю руль Криссе. Прислоняюсь головой к стеклу, закрываю глаза и засыпаю, уносясь на волнах тихого удовольствия.

Когда я просыпаюсь, мы снова едем в горах. Влажный воздух, сосновый лес. Извилистый двухполосный серпантин. Горы не такие высокие, как в Колорадо. Крисса говорит, что мы въехали в Нью-Мехико где-то час назад, и сейчас едем в Таос.

Сажусь за руль. Мне по-прежнему хорошо. Наслаждаюсь душевным покоем, который мне дарит джанк.

Лес постепенно редеет, мы спускаемся вниз по крутому склону и въезжаем в пустыню. За рулем, на узких дорогах в диком пустынном краю — я снова влюблен в этот мир. Хочется целовать все вокруг, хочется пить этот свет, вдыхать эту суровую красоту — вбирать в себя все. Глазами, ушами, носом и ртом. Всем своим существом. Пустое пространство с редкими вкраплениями цивилизации, побитыми непогодой — закусочными, придорожными магазинчиками и базарчиками, где индейцы торгуют своими изделиями, — они смотрятся так одиноко в этих просторах, но они давно свыклись со своим одиночеством, застыли в своем безмерном безразличии, и все это полностью соответствует моему внутреннему состоянию, и поэтому мне хорошо.

Рядом со мной сидит Крисса. Все-таки, как же мне повезло, что она со мной. Мне хочется остановить машину и заняться с Криссой любовью — прямо в пустыне. Я буду любить ее медленно и обстоятельно, под этим громадным небом, и мне кажется, что ей тоже этого хочется. Она носилась со мной столько дней, как заботливая добрая мама, она мне помогала в моих сомнениях, но теперь все сомнения исчезли — настало время каникул, время, когда ты приходишь домой с работы, и можно расслабиться и отдохнуть, время отсрочки смертного приговора. Я весь — доверие и нежность, и ей тоже приятно передохнуть от обязанностей заботливой няньки, и все стеснение между нами прошло, и я знаю, что под героином я могу заниматься любовью часами, и мне так хочется доставить ей удовольствие, долгое, бесконечное удовольствие, хочется ублажить ее и порадовать.

Возбуждение нарастает, в голове все плывет, член горит, набухает, твердеет, и ближе к вечеру, когда мне уже совсем невмоготу, я останавливаю машину. Это уже не я с Криссой. Это что-то, что больше нас. Просто мужчина и женщина. Мужчина хочет заняться любовью с женщиной, а попросту говоря — хочет выебать женщину, а женщина хочет, чтобы ее как следует выебли, и они оба об этом знают. Прихватив индейское лоскутное одеяло, купленное в придорожной лавке, я беру Криссу за руку и веду ее за собой, прочь от дороги, сквозь полоску деревьев, в пустыню. Мы отходим подальше от тихой пустынной дороги, и я разворачиваю одеяло, и укладываю на него Криссу и накрываю ее своим телом. Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного. Запредельные ощущения. И я даже знаю, почему. Потому что это Крисса, с ее твердой волей, и завидным самообладанием, и ее изменчивым ко мне отношением — это Крисса, женщина, которую я хочу, и которая значит для меня так много. Крисса… ее лицо, ее гордое обнаженное тело… она отдается мне вся — целиком, без остатка, — моему ненасытному члену, в темноте, посреди пустыни. И она хочет, чтобы я тоже ощутил эту силу, эту ярость и жажду, агрессивный напор, и ей все равно, что я делаю с ней, что хочу, она смеется под черным небом, и разрешает мне все, абсолютно все, она отдается мне самозабвенно, она вся моя, для меня, и ее наслаждение — именно в этом отказе от своего "я", потому что это так редко, так страшно и так опасно, для нее, а для меня — запредельный восторг, и я возбуждаюсь еще сильнее, и все это возможно лишь потому, что мое возбуждение не проходит, потому что для обоюдного наслаждения член должен стоять, и мы оба смеемся. И она вся такая податливая, и горячая, и там у нее все мокро и скользко, и ее щеки горят огнем, и она вся извивается подо мной, и кричит в множащихся оргазмах, что идут друг за другом почти внахлест, и я на минутку сбавляю темп, и вот мы снова — на гребне волны, а потом нас накрывает уже с головой. Я смотрю вниз, на свой член, который движется словно сам по себе — глубь и наружу, вглубь и наружу, — и я уже не ощущаю, что я — это я, но именно сейчас мне так хочется быть собой, только собой, ну или, может быть, ею, и я говорю ей вслух, Это я, это Билли, и она открывает глаза, и ее дикий, победный и чуть настороженный взгляд напоминает мне взгляд дикой кошки, которая вся собралась и готова к прыжку за добычей, и она говорит, А я Крисса, и ты меня трахаешь, так что я сейчас просто сойду с ума, и закрывает глаза, и ее лицо снова — блаженное и отрешенное, как бывает, когда ты пьян или под кайфом, и ритм слегка изменяется, он нарастает, и мы оба смеемся, смеемся из самых глубин естества, и ее тело опять сотрясается в затяжном оргазме. Я продолжаю. Я не хочу прерываться. Очередная серия ее оргазмов. Мне кажется, она хочет, чтобы я остановился, но я продолжаю, настойчиво, яростно, это уже наслаждение на грани риска, когда тебе кажется, что сейчас ты ее убьешь, эту женщину, которая отдается тебе, и она как будто взрывается изнутри, словно ее ударило током, и секреции изливаются из нее потоком, заливают меня всего, все именно так, как должно быть, все рассыпалось и растворилось в изможденной истоме, и я лежу на ней, просто лежу, и мой член у нее внутри по-прежнему твердый, как камень, весь как будто облепленный этой жадной горячей плотью, и мы с ней опускаемся сквозь какую-то зыбкую дымку, на самое дно, и лежим там, уютно свернувшись под толщей расплавленной тьмы.

Я выскальзываю из нее и ложусь рядом. Обнимаю ее, закинув колено ей на бедро и вжавшись лбом ей в висок. Мы лежим, отдыхаем, потом встаем и одеваемся — оба измотанные и чумазые, как шахтеры или нефтяники в конце рабочего дня. Воздух пустыни и безбрежный бурый простор слегка смягчают остаточное возбуждение, отчего оно кажется еще пронзительнее и сочнее. Такое впечатление, что этот секс посреди пустыни вернул нас к началу — на пять лет назад. Делаю вдох, и он наполняет все легкие — так легко мне давно уже не дышалось, и я уже не чужой в этом мире, я уже не посторонний. Я снова собрал себя воедино. Но это лишь мимолетное ощущение, проблеск света в надрывной и сломленной темноте.

26

У меня в Санта-Фе есть один знакомый, он писатель; познакомились мы в Нью-Йорке, когда я только туда приехал. Мы с ним не виделись много лет, но у меня сохранился его телефон. Звоню. Он приглашает нас в гости, говорит, они с женой будут рады, если мы у них переночуем, но мне больше нравится ночевать в мотелях. Я не хочу останавливаться у него дома, а то вдруг мне захочется выехать завтра пораньше, а он пригласит нас остаться на обед, и мне будет неудобно отказываться. Не люблю, когда меня что-то связывает. В общем, мы договариваемся встретиться в ресторане.

Санта-Фе — пыльный маленький городок, где много испанцев и индейцев, но и белых тоже немало, причем эти белые такие все из себя важные, что едва ли не лопаются от осознания собственной значительности. Худший вариант гетто. Мне здесь не нравится. Поганое место. Но для моих джанк-пристрастий — это как раз то, что нужно. Мое наркоманство — это моя декларация неприятия этого места, мой молчаливый протест против высокомерного самодовольства здешних людишек. Эти надутые индюки думают, будто они безраздельно владеют всей окружающей красотой, будто они здесь хозяева, хотя, на самом-то деле, они просто пятно на поверхности города. А я — пятно на поверхности непомерного чванства этих мудил.

Я здесь бывал один раз и даже прожил пару месяцев, когда мне было восемнадцать, и с тех пор ничего не изменилось. Широкие тихие улицы, здания из необожженного кирпича, черепичные крыши, тополя, много тени и зелени, свежий и ароматный воздух, горы вдалеке. А потом — словно швы на ране, словно подтяжки после пластической операции, которые, по идее, должны быть незаметны, но сразу бросаются в глаза, — картинные галереи, претенциозные маленькие ресторанчики, дорогие сияющие машины. Но где-то здесь, невидимая для жирных самодовольных захватчиков, протекает другая жизнь, настоящая жизнь — жизнь в согласии с природой. Этой край напоен дикой силой, необузданной и первозданной, и здесь обязательно должны быть люди, которые чувствуют эту силу и проникаются ею, несмотря на ту порчу, которую привнесли сюда высокомерные толстосумы; они искренние и честные, они — лучшее, что здесь есть, но это все-таки не моя территория.