«все еще хочешь, эм-м, следопытить в эту…»
«да, вот, смотри, после моста на перекрестке: въезд справа, номер четыре — видишь? — вверх, в сторону фэрбенкса. я бы сказал, еще двадцать миль вглубь», ясно, куда он клонит: глаза пошире, может, сзади мелькнет пара антенн или что-нибудь.
много частных подъездных дорог, огороженных самого выпроваживающего вида щитами, озерцо, на нем два новехоньких, осо-пчело-желто-черных гидросамолета, салазки которых обрызганы чем-то черным, липким, немного позже металлико-сине-красная башня скелетом, на ней багровый мигающий сигнал оком саурона
и толстые барабаны на краю дороги, запломбированные, могли бы быть нераспакованными прожекторами, что думает по этому поводу мой следопыт?
«не знаю, хватит, едем назад».
в постели с книгами от мамаши хеннеке: загадки кили, круглые астрологические графы, полные отсылок, м-да, к чему, собственно? много наполовину верного из простейшей акустики, о вибрирующем воздухе, о рефракции, простых движениях волн, распространении, частоте и амплитуде, бородатое учение о цветах: red is the color of the planet mars, and corresponds to the first note in the musical scale, in early Christianity it signified the suffering and death of christ, and was the color of war, strife and sacrifice[128]
в другой книге, белой, как голубь мира, на странице 223 черно-белое изображение устройства, абсолютно похожего на мотор, который мы в анкоридже
антропософский стеб, магическое мышление, шепотливое урчание, сплошные неготовые, аллегорические, поэтические, малокровные
ужужжжает меня в сон тепло смутно меня шатает
под сияющим небом цвета испорченных фруктов, по колено в снегу, стекла его очков ослепли, распались, его куртка в клочья, лоб кровоточит, мурун заблудился, меня не ищет, в нем пули и стрелы, все снаряды изо льда, он меня позабыл, и наниди, и мару, всё вокруг для него только бег только страх только раненый одинокий
лир
ему нечего есть нечего знать, у него ни одной ни одного он
я просыпаюсь и хватаюсь за шею, на месте ли она, могу ли я еще чем-нибудь глотнуть воздух, вздрагиваю и чертыхаюсь, агрегат из японии делает воздух теплым, но и вонючим, электрически сухим, и то, что мне сейчас снится шекспир, отвратительно, конечно я все придумала, потому что не помню, чтобы читала это место — где я, вот, точно, листаю и нахожу: в самом начале, страница двадцать один, старикан нигде еще так не шумел, дуй, ветер! ясное дело, навеяло haarp, из-за погоды, да и очень прозрачная символика, чтобы мурун мне
но вот оно, дословно, в точности как только что: дуй, пока не лопнут щеки! диалог между лиром и его шутом, на странице шестьдесят пять, я закрываю глаза, массирую большим и указательным пальцем виски: я его наизусть знаю? да, и после семян людей неблагодарных: шут говорит, в моем черепе, в моей эхокамерке: «да, дяденька, святая вода светского общенья в сухом доме куда приятнее этой дождевой вне ограды», и когда я открываю глаза, на бумаге то же самое, и еще больше, вот и всё, я рехнулась.
потому что никогда я этого текста не учила, это уж точно, тем не менее я это знаю: слово в слово знаю пьесу Шекспира, которую читаю впервые в жизни, она преследует меня в снах, и я
с ума сошла, да? наниди. книга от нее. и предупреждение, что там она говорила? доверять не Константину, а самой себе? как же я могу, простите, пожалуйста, доверять себе, если я очевидно знаю вещи, о которых я не знала, что я их
у меня все плывет, не только перед глазами, но и в голове, покачивает не вестибулярно, а в животе, во внутренностях, я пошатываясь ползу, после того как выключила обогревательного чёрторобота, в туалет, коленями чувствую холодный пол, пока все, что я знаю и не понимаю, плачущей рвотой
все снаружи будто взяла обратно Ваша рука, тихо и ласково, будто для того, чтобы была ночь, не нужна темнота, а только спокойствие, благодарю Вас, благодарю. смотрю через москитную сетку, глотаю, давлюсь, но потом всё в порядке, всё, всё снова в порядке.
что мне делать? пять часов утра по местному времени. семенить к Константину? будить его? смотреть телевизор, кричать, топать, выть? лира убираю прочь, будто это яд, потом пробую, потому что еще вчера он меня так убаюкал, еще раз мастера кили.
128
Красный — цвет планеты Марс и соответствует первой ноте музыкальной гаммы. В раннем христианстве он обозначал страдания и смерть Христа и был цветом войны, раздора и жертвы