идитарод: собаку бы нам, пятнистую и верную, чтобы нас сопровождали не только вороны, перегоняли вороны, летящие, свистя и каркая, к городу у нутка-зунда в
прекрасная бы вышла книга, эпически просторная, с ноткой меланхолии, я уже даже слышу голос рассказчика, добрый и мудрый: в эту ночь расположились они на перевале, высоко над откосом, в то время как обе сестры спали вместе под защитой друг друга (счастье, что у нее есть термоматериал, из которого можно сделать защищенную от любой непогоды палатку, тонкую как бумага, воздухопроницаемую, но теплоустойчивую), температура опустилась где-то до шести ниже нуля, холодный, как лезвие кухонного ножа, ветер мёл по перевалу, в сиянии звезд зимней ночи под высокими тенями гор выли волки, казалось, будто весь мир под ними на восток и запад — один большой склеп.
«Клавдия? всё в порядке? о чем думаешь?»
«что было б забавно, если б ты называла меня клашей».
«что?»
«да забудь, выключи свет, я хочу видеть эти облака, эту… как это называется? то, что сверкает?» «noctilucent clouds»[149].
«да, именно, их».
вирга: облака с бахромой, крохотными кисточками, как нити медуз, но там ничего живого, только дождь и снег, испаряющийся еще до того, как дойдет до нас. радужное свечение на юге, более мелкие пшыкалки, спрейчики водянисто ледяной
какой он, этот валдез в заливе, в нутка-зунде, на самом юге самого севера? по-видимому, место то проклято — самое оно для нас: «старый край золотой лихорадки, трамплин на клондайк, базовый лагерь и обитель разврата — тогда, два раза за последнее столетие здесь случались катастрофы, оба раза в страстную пятницу — двадцать седьмого марта 1964 года, землетрясение, развалившее город так, что его пришлось восстанавливать на новом месте, и двадцать четвертого марта 1989-го — как и говорила, тоже страстная пятница — произошел большой выброс нефти из протекающего танкера, «эксон валдез» прозывалось это корыто, много мертвой живности, но регион оказался в выигрыше, потому что хотя бы на время приехали разные помощники, чиновники, репортеры, милая маленькая вонючая община, когда приезжаешь туда, то видишь сначала терминал нефтепровода, а потом старое кладбище, так вот оно там. люди… м-да, людей волнует их собственное дерьмо».
«ты там была? или просто много об аляске знаешь?» «я гораздо раньше тебя знала, кто я и что я. потом я просто специально узнавала о таких вещах, о местах, где однажды можно будет укрыться, я много всякого могла бы порассказать тебе о монтане, или
о пустыне гоби, об особо пустынных районах в китае…»
специально… мой род занятий: быть амим собой; верно служить тому, кто мне доверится; любить того, кто честен; знаться с тем, кто рассудителен и мало говорит; и не есть рыбы.
«итак, ты тоже была посвящена, во все эти заговоры, из-за которых нас все еще ищут, охотятся за нами и…»
«что за чушь, заговоры, нет этого больше, прошло, ты и я, мы сироты единственного заговора, в котором было более двадцати посвященных и приверженцев, это был заговор, в который верил твой дед. ради которого он…»
«сироты заговора…»
«дарю, оставь себе».
будто она хотела быть особо крутой, будто боялась, что я могу осудить ее за то, что я теперь от нее знаю или только предполагаю: что она и людей мочила, и, вероятно, больше, чем я себе представляю, что она знает о вещах, от которых у меня бы волосы дыбом встали.
откуда у нее этот страх, будто перед приговором, здесь снаружи не живут судьи, судь
река внизу: на следующее утро я выясняю, что она и зимой зеленая, не знаю, почему меня это так трогает, как если бы мы посреди плоскогорья нашли прелестную зеленую лужайку.
вместо этого мы находим только песок, немного дальше вверх, серый, как немецкие дороги, и на нем следы лап, тяжелые, но вовсе не большие: «мишка, еще не старый», говорит наниди, будто она чингачгук, мне приходится подавить смех.
что это за кубик-рубик из зданий, на нефтепроводе, за чехлом из ледяного тумана? «насосная станция, чтобы нефтепровод не смыло водой».
тонкие водопады, и глубокие ссадины на отвесных скалах, намытые десятилетиями, гигантские вылизанные головы истуканов: еще выше скалы перед нами, скоро будем взбираться, и через плечо видим в самой глубине слева, совсем одного, действительно одинокого бегуна.
зона отдыха, время начала, время конца, «дай-ка сюда…», она протягивает мне маленький электронный бинокль, у бегуна ядовито-зеленые штрипки по бокам костюма, сам он не стройный, я смеюсь, возвращаю наниди бинокль и чуть было не срываюсь, за нами наблюдает горная коза, вся в шерсти, толще любой нашей овцы, она в двадцати метрах от нас, но я вижу ее очень отчетливо, мои глаза видят здесь лучше, чем