девушки уже до известной степени обуздали своих рэперов, когда я в следующий раз бросаю взгляд в их сторону, только один все еще чего-то мне вякает, потом они снова делят сигареты — тот, который в берете и белом шарфе, раздает, он денди и денежный туз компании — и наконец двигаются дальше; они, вероятно, обсудили, могут ли позволить себе лаунж, и в итоге решили, что нет.
«клаша? эй!» так я и думала, она не одна, а повисла на руке ральфа. он кивает мне, как обычно немой, и я чувствую маленький сердитый укол в селезенке или где-то там: почему же он-то не провожает ее домой — ох, ясно все: потому что он возвращается назад.
«ты же знаешь, я там работаю», извиняется он, и я решаю на досуге подивиться тому, что абитуриент работает в последнюю учебную неделю, когда у него и так скоро гигантские каникулы, на которых он может заработать столько
«мне еще в магазин надо, штефани».
«зачем это?» она упоенно улыбается, в полном угаре, «хлеба купить», она находит в этом что-то забавное и разжевывает слово: «хлеба, хлеебааа. клево, клево. клево», мне не катит, лучше б она была потрезвее, поэтому говорю ей на эскалаторе: «скажи-ка честно, штефани, чего это он пашет, перед самым окончанием школы?» «потомушт хочт попутешествать с приятелями, Скандинавия, и фее такое, будет, чертовски. дорогое, декадетство, хлееебааааахихихи». «штефани, хватит, достала уже».
«блин, клаша, ты знаешь, я думала, он зануда тупой, так вот, это совсем не так. он просто много наркоты принимает, вообще диииико мнооооуугаааааааа!» два охранника перед магазином пялятся на нас, как истуканы с острова пасхи, очень рада, что штефани прекрасно знает, как обратить на себя внимание, одна бы я так круто не смогла, несмотря на новую курточку террористки-смертницы.
при входе смело беру синюю корзинку из стопки, над которой от руки написано «во избежание недоразумений возьмите, пожалуйста, корзинку для покупок», сонный толстяк за кассой выглядит так, будто он не в состоянии прочесть эту табличку, я кладу хлеб в корзинку, и мне стыдно, что штефани во все горло пытается подбить меня купить дурацкий сувенирный шнапс, который воодушевляюще называется «капли бух» — на этикетке парочка в постели, она с кислой миной, он храпит, и надо всем этим слоган на вес золота — штефани весело его скандирует: «приму я эти капельки, и бух в постель».
декадетство, как оно есть, вот недавно, к примеру, когда она на перемене во дворе, так, что два препода слышали, непременно хотела обсудить со мной чрезвычайно важный вопрос, пишется ли «хирня» через «и» или через «е». она это делает потому, что думает, будто меня это шокирует, а на самом деле меня это просто злит, хотя, с другой стороны, есть под этим, вероятно, еще один слой, в котором
плачу за хлеб и толкаю, несу, пихаю штефани на подземную стоянку и в машину.
она тут же утыкается головой в оконное стекло и засыпает — и слава богу, потому что у меня сейчас опасный период: теперь, когда мой тайный любовник тю-тю и даже следов для посторонних почти не осталось, теперь, когда я кому-то об этом рассказала, как-то меньше стало барьера, чтобы посвятить в это больше людей, штефани может быть или томаса — Константин смирился с тем, что «все кончено», как я ему сказала, но его смирение кажется мне неубедительным, я бы хотела более драматичной реакции, соответствующей тому, что все еще бурлит во мне и бросает меня то в жар, то в холод, то живот крутит, то голову мутит, что я стараюсь никогда не показывать, хорошо, что штефани дрыхнет, пока мы не доезжаем до ее дома, потому что иначе я бы
«приехали, большое спасибо, что выбрали нашу авиакомпанию». конечно, она не совсем спала, просто была в полудреме, а теперь широко распахивает глаза, громко чмокает меня в щеку и говорит: «я всех вас люблю на супер гипер теплом хлеейееииеэээбеэээуух!», перед тем как скорее выпасть, чем выйти из машины и заковылять к дому, открыть дверь и зажечь свет, только когда дверь закрывается и она исчезает наверху, я уезжаю, я все-таки ответственна за то, что она
смею ли я попросить у Вас ангела, в свежевыстиранном одеянии, с широким мечом, вокруг лезвия которого танцуют огни, который стоял бы на моем пороге и охранял меня, пока я не решу, кем хочу стать? добрый парень не выдал гостей своих [48], а вот меня предки пихают всюду, в свои мечты pi планы, для них я должна учиться или стать коммунисткой, а я бы лучше просто была сучкой, чьи желания нельзя игнорировать. можете ли Вы меня туда отвести, может ли один из ангелов Ваших сопроводить меня туда или, знаете, просто меня охранять, пока я не пойму, что мне нужно, где то место, куда стоило бы отправиться самой?
дом прибран, свет не горит, ни плитка не включена, ни что другое, почему бы ему и не выйти днем, может, к нему снова заявился этот чудной доктор или еще какой бравый советский агент, после часа чтения короля якова [49], а потом лютеровской библии из собрания Константина— она стоит рядом с какими-то чудовищными философскими талмудами, которые носят совершенно ничего не говорящие мне благородные имена типа «пьер бейль» и «генри сиджвик», — я даю себе волю и включаю вечерние ток-шоу. агга агга фук пук ноч дроч вонюч канюч гагги багги вубби. там как раз не очень умно пережевывают последние сопли из
после худшего из того, что может предложить телевидение, время уже полшестого, а хозяина все нет. в таких вот случаях замечаешь, какая все-таки досада, что у предков нет сотового или что они не всегда берут его с собой, — мобильник отца чаще всего лежит у него на столе, даже когда он в редакции; он его только иногда по субботам в «эдэке» [50]выгуливает.
я не знаю, где торчит Константин, и у меня появляется ощущение скуки, потом замешательства и в итоге — аники: он что, записку не мог оставить? он делал так перед каждой прогулкой, после того как у меня случилась крупная перебранка с отцом и я жила у него три дня подряд, но три, нет, уже четыре часа, их просто так не убьешь в этом районе, значит, он, скорее всего, на машине уехал или на общественном транспорте, ладно, блин, машины у него нет, автобусы и трамваи он не любит, что же могло столь безотлагательно
он же прекрасно знал, что я буду в два, самое позднее в три! брожу по квартире тигром, оглушенно стою перед его рабочей нишей, ставлю на место библию и даже достаю мсье бейля — его наиважнейшую книженцию по античности: «исторический и критический словарь», листаю его и читаю: «ксенофан, греческий философ, род. в колофоне, согласно некоторым источникам был учеником архелая».
ага, согласно некоторым источникам, интересно, каким же это. и колофон, я думала, это знак препинания такой — водружаю бейля обратно на полку и начинаю всерьез беспокоиться, потому что я теперь совершенно не знаю, чем еще заняться, чтобы моя тревога
то есть что Константин не только стар, но и однажды покинет нас, попросту говоря — умрет, и ведь не через тридцать лет, но, весьма вероятно, еще до того, как у меня появятся дети, мысль такая гладкая, что я даже схватить ее не могу, к тому же мне кажется, я бы порезалась, если бы попыталась, но the sun ain’t gonna