все померзло белесым воском, луг, фонари, лавочка, тротуар, наверху вместо облаков плавает депрессивная кремовая жижа, липнущая к чистым крышам благопристойного района, в котором живут в красивых домах архитекторы, мелкие предприниматели и богатый коммунист Константин, в основном семьями, только Константин бобылем, мне его часто жаль; я бы ни за что ему этого не сказала, но риск рака отшельника лучше бы я сразу потушила свой окурок, сейчас, когда ему так не хватает воздуха, раз папа и мама «против» того, что я курю, ему приходится быть «за», «в эфире», повторяет он, пристегиваясь, я доставляю ему небольшую радость: «ну-ну, может, мы сейчас на кондиционере опыт майкельсона-морли поставим и удостоверимся, что эфира нет? твои идеалы образования весьма буржуазны и ммм элитарны!»
он чихает, я рывком трогаюсь с места.
Константин наклоняется вперед и роется в пальто, отыскивая платок, «пчччххи, буржуазны, буржуазны, мне так не кажется, после возникновения империализма вообще больше не стало так называемого буржуазного идеала образования, разбазарили, последний идеал образования, у которого еще найдутся защитники, это социалистический, даже придурок Троцкий это усек», ура социализму, и какие все идиоты вокруг: проповедь достигла цели, теперь он может высморкаться и откинуться на спинку, я его люблю, он это знает и втайне этим наслаждается, старая школа.
выясняется: не помнит он никакой карты города, просто наугад машет мне пару раз налево, пару раз направо — вождение жестикуляцией, а когда надо ехать прямо, моргает.
спустя какое-то время проповедь — я уж было подумала, что она благополучно кончилась, — продолжается: «и в этой беспримерной разрушительной работе постмодернистского дезобразования», он это любит — начинать предложения с «и» и употреблять смешное бессмысленное слово «постмодернистский» как ругательство, «в этом великом предприятии, цель которого все, что было достигнуто в культуре со времен ура и вавилона, с тех времен, как вышли из пещер, даже с тех, когда охоту и собирательство сменили земледелие и скотоводство, — все это вымыть напрочь из ваших мозгов, если благодаря личному любопытству или семейной предрасположенности», я тяжело вздыхаю, «что-то из этого все-таки застряло в вашей памяти; так вот всем этим чистеньким школам в подобной деятельности содействуют, во-первых: пресса, да, твой отец, а во-вторых: все остальные сми. последовательной борьбой, постоянным отторжением любого нестандартного подхода и…», сглатывает, дрожащей рукой возбужденно указывает мне на парковку перед старым зданием за грязной заправкой. приехали, что ли?
рыцарский замок кажется ржавым, как часть старого вокзала, который лет восемь назад снесли и заменили новой коробкой — будто кто-то эту фигню, некогда, возможно, крыло прислуги, пытался спасти от демонтажа и сказал: давайте прихватим его с собой в квартал безработных, там ее никто не найдет, да здравствует сохранение того, что еще со времен ура и вавилона
у южной стены, за заправкой, мы наконец кое-что находим, но не то, что хотелось бы: архитектурное бюро — новая дверь из стекла и металла, вделанная в старый красный кирпич, красивая вывеска, выходит молодая женщина, смахивает на подозреваемую из дешевого детектива: с забранными высоко волосами, накрашена до абсурда, «мы ищем таможню», говорю я, чтобы не дать заговорить костантину, который в пылу классовой борьбы того и гляди загонит ее в угол — таких он на дух не переносит.
«таможня… нет-нет, ее уже давно здесь нет, она на улице кауля. там, в промышленном районе, где драйв-ин…»
«вот как, спасибо, теперь все ясно: улица кауля, хмм…», и бросаю на Константина укоризненный взгляд, который он оставляет без комментариев.
разве не так: если б мы сверились с картой, то не заехали б в эту глухомань, блин, название улицы мне что-то напоминает, я ведь сразу об этом тогда подумала — я уже там была в закусочной, после кино, с любовником, о котором никто не знает, в машине Константин потом все же признается: «ну хорошо, это было четыре года назад, в моем возрасте это уже не столь долгий срок, все проносится».
спустя десять минут молчания мы добираемся до дурацкой конторы, не успели выйти из машины, как он тут же нахохлился: вы же не хотите проблем, ренегаты, диверсанты, свиньи вражеские, только не со мной, а то всех перестреляю.
в здании, которое одновременно и новее, и старее прежнего — того, где мы только что были, — за игровыми приставками перед горой осиротелых почтовых грузов сидят две тени.
«ваше… извещение… пожалуйста…», бубнит, поднимаясь, более мертвый призрак, он забирает формуляр из краснющей Константиновой руки — снаружи мороз, а здесь этот вот перегретый бункер, кошмар — и пикометрами шаркает к стеллажу с бандеролями, блуждая взглядом по мертвым предметам и издавая какие-то тихие стонущие звуки, я озабоченно поглядываю на Константина, не впадет ли тот в бешенство, но он лукаво поглядывает назад и кажется вполне веселым.
«а… что… там… было?» спрашивает мутант. Константин, весь ирония, весь спокойствие: «из вашего извещения, к сожалению, не следует, о какой конкретно посылке идет речь».
«ааа ну даа…», зевает привидение, «… ээ но аах… вы-то… сами… наверняка знаете… чего вам там прислали…»
«боюсь, мне отправляли несколько посылок, несколько фильмов из англии, которые…» ни за что бы не подумала, что этот ушлепок способен кого-то перебить, но и такое бывает: «а ну-ка тут… не, не она… мне надо… сзади глянуть…»
в заде, тебе туда самая дорога, закурила бы сейчас, но внутри, естественно, нельзя, лемур уползает, его коллега за столом со времени нашего появления ни разу не шевельнулся; экономит заряд.
через тыщу лет мы с Константином начинаем понимать, где находится это «сзади»: справа от Тасмании, бледненький возвращается с большущим синим пакетом, скрепленным наверху черной скобой, из этого мешка он выуживает посылку и мямлит: «там… внутри… нет квитанции…»
посылка от амазона, государство ее вскрыло и наклеило на нее бумажку.
«квитанция должна быть внутри, в таких случаях», говорит Константин, этот тип даже не слушает: «я же должен… знать, что это… такое, сколько… стоит…» при этом даже мне видно, что на единственной ненемецкой наклейке ясно и четко стоит сумма в 107 долларов.
«послушайте, я понимаю, здесь все должно быть вскрыто, но, может, до такой наглости все же доходить не стоит», бурчит мой очаровашка. служащий плетется к своему компьютеру, коллега оседает, как труп, должно быть пытаясь укрыться, «простите… я с вами говорю!» выкрикивает Константин первому, который, словно в замедленной съемке, тянется к мышке на рабочем столе.
«мне надо выйти покурить, не могу больше на это смотреть», шиплю я Константину, тот сердито кивает, я вываливаюсь из бункера на своих каблуках для фламенко, сама бы себя в зад пнула за такую юбку и чулки — с чего я должна ходить, как штефани, если я ее сегодня даже не увижу, и вообще: никто же не заставляет меня ходить во всем этом, как японскую анимэшку, господи исусе, ну и холодрыга тут. воронам на крыше мебельного салона досадно: мы-то не можем тепло одеться, а вот ты могла, да сглупила.