— А меня сегодня в газету фотографировали.
— Так это ж здорово! — воскликнул Виктор и, точно для пущей убедительности, повторил: — Хорошо это, понимаешь, голова садовая!
— Ничего хорошего, — возразил я. — Подумаешь, передовика нашли... Других нету, что ли?
— Все?
— Ну, все. Скажи, что сделать, чтобы снимок не пропустили в газету?
— Не выдумывай. Все верно. Дело ведь не в том, чтобы лучше всех быть... Главное, чтобы оправдать доверие.
Я не ответил. Я думал о том, что доверие оправдать, наверное, нелегко. И кто мне доверяет? Виктор, Демин, Иван Борисович?..
— Скажи, Виктор, ты за свою жизнь много цветов вырастил? — неожиданно повернул я разговор.
— Как будто я цветовод.
— Васильич ведь тоже не цветовод.
— Васильич любит цветы, это верно. — Виктор помолчал и признался: — И я тоже люблю. Дома, под окном, каждую весну мы разбивали клумбу... Мать у меня в этом отношении лирик. А сама, между прочим, физиком работает в школе.
— И мне цветы нравятся, — сердито сказал я. — Только своими руками ни одного цветка я не вырастил.
Я вышел на улицу и бродил по поселку до поздней ночи. Я думал о том, что жизнь для всех одна, а живут почему-то по-разному. Разве Жак похож на Васильича? Разве Жака заставишь возить с собой из города в город горсточку цветочных семян? Для чего они ему? Он скажет: «Попрошу...» И кто-нибудь такой же, как я, достанет ему из-под земли. А разве я похож на Виктора или на Риту? Ну, хорошо, Рита не в счет. Рита жила в Москве, у нее отец генерал. А Виктор? Рос в деревне, служил на флоте, пришел в мостопоезд... А сколько знает! Пожалуй, тысячу книг прочитал. «Ты, — говорит, — Гена, Хемингуэя «Старик и море» читал? А рассказы Бунина? А стихи Кедрина?.. А знаешь, кто такой Микеланджело?..»
— А в каком городе он, этот Микеланджело, живет?
— Больше четырехсот лет назад жил в Риме...
— Меня в то время не было, — отшучивался я, но в душе-то завидовал Виктору. Да что Виктор, даже Жора — и тот знает больше моего и часто спорит о какой-то своей «точке зрения». А у меня нет своей точки зрения и ничего другого нет.
Я сижу на обрывистом берегу реки, обхватив руками колени. Ночь теплая и тихая. В неподвижной речной глубине отразились небо и звезды. Звезды горят, как свечки, тоненьким синеватым пламенем, и кажется, что вот-вот это пламя оборвется, погаснет... Но звезды горят и горят. Рядом со мной шлепнулся большой жук. Я осторожно взял его и положил на ладонь. Жук забеспокоился, пошевелил жесткими крыльями и вдруг сорвался, улетел в ночь.
«Даже этот жук имеет свою точку зрения, — подумал я. — Ведь полетел же он куда-то...»
— Эй, на берегу! Кого здесь носит?
— Тебе-то что... Запретная зона тут, что ли?
— Пароль?
— Пошел к черту!
— Совершенно верно... Проходи.
И они звонко смеялись. Их двое, девушка и парень. Им, наверное, очень хорошо, весело, и у них, наверное, очень правильная точка зрения.
X
Сильва
Жора получил новенький «ЗИЛ». Он залез в кабину, погладил ладонью баранку и подмигнул мне.
— Порядочек! Садись, хлопец, прокачу. С ветерком.
На участке шли последние приготовления к основным работам. Готовили плацдарм, как говорил Тараненко, для наступления по всему фронту.
Жора возил со станции цемент и камень для укрепления правого берега. Вечером он являлся в общежитие запыленный, как мукомол, доставал из тумбочки хлеб и колбасу, всухомятку ужинал и снова уходил.
Возвращался он обычно за полночь, по привычке стучал, роняя стулья, и мурлыкал песенку «Лучше нету того цвету...».
Но однажды Жора вернулся раньше обычного, долго искал выключатель, уронил табуретку, наконец включил свет и начал стягивать сапоги, напевая: «Сильва, ты меня не любишь. Сильва, ты меня погубишь..»
— Уже погубила, — сказал Виктор.
— Спи, тебя это не касается.
Жора закурил и сел на мою кровать.
— Слушай, хлопец, ты передай ей вот что... — Он замолчал, видно, раздумав откровенничать. А через минуту зло сказал: — Красивая, стерва! Ох, и красивая...
И, уткнувшись лицом в подушку, заплакал.
Мы молчали. Трудно в этом вопросе помочь человеку.
XI
Ночной аврал
Наверное, я видел десятый сон, когда раздались чьи-то голоса и стук в дверь. Я еще спал и не мог сообразить, что это. Но голоса уже прошли через меня, пронзили меня, и оттого я, прежде чем проснуться, вскочил с койки и, как рыба, выброшенная из воды, таращил глаза, тяжело дыша.
— Ночной воскресник... Тоже выдумали!
Это говорил Жора. Виктор сидел на табуретке и натягивал двумя руками сапог. А я стоял босиком, в трусах и майке, худой, как шкет, и ничего пока не соображал.