Случилось это через несколько дней после неудачной моей попытки сбежать. Виктор сказал, что меня сам Иван Борисович просит зайти в конторку. Я догадался: нотацию будет читать. Скажет: я поручился за тебя, дал слово воспитать из тебя человека, а ты что делаешь?..
Я вошел в конторку, весь как-то подобравшись и напружинившись, словно приготовился к прыжку, и остановился у двери. Иван Борисович сидел за столом.
— Садись, — не очень приветливо и, как показалось мне, сердито сказал он.
Я продолжал стоять, как истукан. Иван Борисович подписал какие-то бумаги, выпрямился, внимательно посмотрел на меня, встал и решительно зашагал по комнате. А я ждал. Страха не было. Неприятно только ждать.
— Ты это что же, друг любезный... — прищурившись, сказал Иван Борисович. — Что ж ты хворать-то вздумал в такое время?..
Я растерянно поморгал, не зная, что отвечать. Потом сказал:
— Так ведь не от меня это зависит, Иван Борисович... Болезнь, она не спрашивает.
— Смотри у меня! — пригрозил Иван Борисович. — Не спрашивает... А пригласил я тебя вот зачем. Ты в детдоме, кажется, техникой увлекался. Было такое, признавайся?
— Немножко было, — воспрянул я духом. Тогда я и не подозревал, что Иван Борисович знал о моей попытке уехать из мостопоезде, но из каких-то непонятных мне соображений умолчал об этом.
— Вот и хорошо, — сказал Иван Борисович. — Решили мы тебя, Воронков, рулевым назначить на катер. Согласен? Работа интересная. И важная, — добавил он таким тоном, точно подводил черту.
И вот теперь я с утра до вечера бороздил на катере воды Турыша. Дел по горло: надо перевозить рабочих, доставлять на левый берег инструменты, стройматериалы...
Как-то после работы, поздно вечером возвращаясь в общежитие, вспомнил я о том, как хотел уехать, и подумал: «Нет, уезжать пока воздержусь. Такую работу поискать надо. Это почти что морская служба...»
Пришел я в свою комнатку, торопливо разделся и лег спать. Снился мне мой катерок, но уже настоящим боевым катером — с мачтой и командирским мостиком. Я стою на мостике и отдаю команды: «Право руля!», «Полный вперед!», «Так держать!». А в лицо дует ветер. Дует и дует.
Открываю глазе и вижу: сложил Тараненко губы трубочкой и дует мне прямо в лицо.
— А ну, поднимайся, салага!
— Зачем?
— Вставай, тебе говорят! Будем ужинать. И чтобы без ужина больше не ложился. Ясно?
— Так это ж не всегда.
— Ужинать надо всегда, каждый день, — смеется Виктор. — Даже тогда, когда на последние деньги куплены шахматы... Понятно?
— Понятно, — растерянно бормочу, протирая глаза.
Виктор ставит на стол горячие, пахучие сосиски и тонкими ломтями нарезает хлеб.
— Ешь, пока рот свеж.
VIII
Цветы
Пожилой человек в пестрой рубашке с засученными рукавами поливает клумбу. Прозрачные брызги веером разлетаются вокруг. Человек, видно, доволен своей работой — он щурится от удовольствия, улыбается и тихонько напевает: «Сама садик я садила...» От всей его широкоплечей, тяжеловатой фигуры веет безмятежной деловитостью и покоем.
Я узнаю в этом человеке бригадира плотников Василия Васильевича Демина. Демин — ветеран мостопоезда.
Он строил мосты на Волге и на Висле, шел следом за Первым Украинским фронтом, трижды был ранен и трижды правдами и неправдами уходил из госпиталя раньше срока... После войны Васильич вернулся на Рязанщину, в родное село. Пожил полгода и заскучал.
— Не по мне оседлая жизнь, — сказал он и поехал разыскивать свой мостопоезд. Так и ходит по земле этот беспокойный, неусидчивый человек.
— Привет, дядя Вася! — Я дотрагиваюсь ладонью до козырька кепки, потом, облокотившись на штакетник, рассматриваю цветы.
— Здоровы были, — не спеша отзывается Демин и спрашивает: — Нравятся цветы?
— Ничего... Яркие.
Демин выплескивает из лейки остаток воды и присаживается около клумбы на низкую деревянную скамейку.
Говорит с философской раздумчивостью:
— Без цветов, брат, жить неинтересно. Цветы, что музыка: тут тебе и слезы, и любовь, значит, и сама жизнь во всем своем разнообразии... Видал, какие? Пламя... Вот то-то и оно!
— Цветы — это не жизнь, — говорю я.
— А что ж они такое, по-твоему? — заинтересованно глядит на меня Василий Васильевич.
— Просто... украшение.
Демин кивает головой.
— Ишь ты! А ты ведь, брат, в самую точку угодил. Украшение жизни — это верно. Родится человек — цветами отмечают. И свадьба без цветов не свадьба. И когда человек отправляется в свою последнюю дорогу — тоже с цветами...