— Проехало! — рявкает кто-то. Поднимается смех. Ладенбержец перебрасывает свою винтовку зарядчику.
— Из этой дуделки надо целиться в сарай, коли хочешь попасть в быка. А я стрелять умею.
Смех становится громче, на лице у ладенбергского коммерсанта еще заметней играют мускулы. Его дружки из города тоже не скупятся на ехидные замечания. Густав Пинк, посмеиваясь, уходит.
Солнце делается круглым и багровым. Толпа на праздничной площади поредела. Теперь здесь совсем нет женщин: эти вечные служанки мужчин разошлись по домам готовить ужин. Многие мужчины заметно раздались в обе стороны, теперь им требуется больше места для их неустойчивых тел. Там и сям вспыхивают возбужденные разговоры и перебранки. Булочник Бер уже не в состоянии различить, куда указывает клюв деревянного дятла, — то ли между единицей и двойкой, то ли на двенадцать. Жене Бера приходится брать под наблюдение мужа и птицу, чтобы та не слишком легкомысленно обходилась со счастьем. Жена карусельщика тоже не очень верит в свою устойчивость. Когда она подсчитывает деньги, ей приходится держаться за хвосты пестрых лошадок. Липе Кляйнерман сидит в полном одиночестве на скамье перед пивной стойкой, хочет протрезвиться. К нему, шатаясь, приближается группка ладенбержцев. Один хватает его за плечи.
— А-а, вот он где, мой дружок, мой камрад, который хочет уехать в колонию! Ты, часом, камрад, не помнишь, мы вроде раздавили с тобой по рюмашке?
Ладенбержец заметно косит, но тем не менее Липе не сразу его узнает. Он выпрямляется во весь рост:
— Если вам бутчер… для колоний… Нам снова нужны колонии, это сказал полковник Рендсбург… Па-а-р-рядок и чистота-а-а-а…
— Разве я вам не рассказывал? — Ладенбержец обращается к своим дружкам и, наполовину отвернувшись, подмигивает им своим косым глазом. — Неужели я не рассказывал? Самый верный камрад, нигде такого не сыщешь, а хочет он в колонии! Пойдем, камрад, пойдем с нами, еще выпьем!
Они тащат Липе за собой к стойке.
«Август, Август, где твои кудряшки?» — квакает шарманка. Многие мужчины освободились от непривычных галстуков и стоячих воротничков. Теперь эти украшения свешиваются из карманов. «Поди пропусти хороший глоток пива, когда шея у тебя перехвачена таким ободом».
Стрекочет колесо счастья у прилавка, за которым стоит торговец Кнорпель.
— Кто еще хочет крутануть? Разыгрывается набор кухонных тарелок!
Кой-кто из женщин вытягивает шею. На сей раз они подзуживают мужчин попытать счастья.
Девушки под ручку прогуливаются по площади. Сейчас как раз перерыв между танцами. Сеанс катания на карусели становится все короче. Надо же перерыв между танцами как следует использовать. Жена карусельщика хватает подвыпивших парней сзади и усаживает их на карусельных лошадок. При этом она сама качается почище, чем они.
— А за невесту свою ты сразу заплатишь?
Многие не заставляют карусельщицу дважды повторять это увещевание и выдают еще грош.
— А где ж она, твоя желанная?
— Господи, да вот она стоит.
— Ах так, ну тогда поднимись ко мне, красоточка. — Карусельщица хватает указанную девушку и втаскивает ее на деревянного лебедя. — Давай, давай, за тебя уже заплатили!
«В Берлине, в Берлине, на бойком углу…» — свиристит шарманка.
— А ну, поскорей! — кричит карусельщик тем, кто трудится наверху. Крутильщики обливаются потом и, кряхтя, топают по дощатому настилу.
У стойки тира растет напряжение. Некоторые из ладенбержцев довольно прилично целятся. Коммерсант Хоенберг с пятого захода выбил тридцать пять. Королевское звание Густава Пинка под угрозой. Густав как раз возвращается от Тюделя. Он глядит в список.
— Тридцать пять? Это кто же? Запиши для меня один заход.
— Дудки, — протестуют ладенбержцы, — только в порядке очереди.
— Ну, тир в конце концов наш, а не ваш. А вы гости да еще незваные, если желаете знать, — говорит Густав Пинк и выкладывает деньги на стол.
— Нам какое дело! Еще чего не хватало! Спятил ты, что ли? — не сдаются ладенбержцы.
— Должен же я улучшить свой результат, — объясняет Густав Пинк.
— Потом будешь улучшать.
— Потом будет темно.
— А мы чем виноваты? Хочешь, устроим тебе искры из глаз?
— Ну-ну, не заводитесь. Здесь командуем мы.
— Раз мы платим, нам и стрелять.
Из-за свары возникает длительный перерыв в стрельбе, вмешивается и тот, который как раз был на очереди и уже подошел к барьеру. Уставив ствол в небо, он присоединяется к спору, причем держит сторону ладенбержцев.