— Моего фюрера?
— Ну да, его.
— Думаешь, его так просто взял и увидел?
— Но ведь он фюрер для всего народа. Или нет?
— Вот поступлю в СС, тогда и увижу.
— А что такое СС?
— У них черная форма, не коричневая, как у нас, а черная. И они хорошей расы.
— Как в племенной книге?
— Точно. Если ты хочешь поступить в СС, ты должен быть расово чистый. У тебя все как есть замерят, хватает ли длины.
— А если у тебя все длинное, значит, ты хорошей расы?
— Какой ты вздор несешь, уши вянут. Все равно как реакционер. Понимаешь, когда я буду в СС, мне позволят нести караул при лейб-штандарте, и я буду видеть фюрера каждый день.
— Тебя уже обмерили?
— Нет, но скоро обмерят. А ты даже и не надейся. У тебя ноги слишком короткие. К твоему сведению, голову тоже обмеряют.
— Но ведь никому не известно, что там внутри.
— Чего тут неизвестно? Если голова большая, значит, и внутри много.
— А у министра, который всегда говорит, будто пастор, у него-то ведь маленькая голова.
— Ты про рейхсминистра Геббельса?
— Про него.
— Ну это нельзя… нельзя так ясно разглядеть… на газетном снимке.
Погода повернула на весну. Земля делает все, как предписано. И не обращает никакого внимания на новое. Скачков не совершает. Рвется на части снежное одеяло. Просыпаются большие ветры и гуляют по равнине. Деревья гонят сок до кончиков ветвей. И скворцы вернулись. Они принимаются искать жирных прошлогодних червяков.
Закладные на дом и двор вдовы Шнайдер лежат вплотную, как черепицы на крыше. Торговец Кнорпель тоже не замечает уничтожения концернов и торговых домов. Кнорпель укладывает пожитки. Ему стало невмоготу. Каждый день — что-нибудь новое. Они разбивают у него стекла в витринах. Они рисуют шестиконечную звезду у него на дверях. Они отпугивают людей, которые хотят делать у него покупки, они кричат на них. Кнорпелю удается доказать, что его сморщенная, бережливая жена арийской крови. Он переводит магазин на ее имя. И все без толку. Они каждый раз придумывают что-нибудь новое. Наконец Кнорпель увязывает узлы и покидает деревню. А магазин достается оптовому торговцу Хоенбергу из города.
Они много говорят, много поют и много маршируют с музыкой и со знаменами. Переменить мир им не удается, но они всячески пекутся о том, чтобы люди в своих разговорах не уставали говорить о переменах.
— Блемску выпустили. Он еле ходит.
— Непонятно, как они это делают. Густав Пинк говорит, что и толковать не о чем. Они его допрашивали.
— Правды тебе никто не расскажет. Их, наверно, заставляют подписывать какую-нибудь бумагу, что они будут молчать. И от Блемски тоже слова не добьешься. «Каждый день — кормежка досыта и танцы до упаду», — сказал Блемска.
— Странно, а сам еле ходит.
— Теперь они забрали столяра Таннига…
— Таннига? А Танниг им чем не угодил?
— Он-то? Он, когда услышал у Тюделя музыку из ящика, возьми да и скажи: «Ну, сейчас начнется. Это фарфары… или как они называются — фарфары возвещают конец света!»
— И за это его забрали? — Значит, кто-то… кто-то должен обо всем доносить в Ладенберг!..
— А ты пораскинь мозгами. У Липе теперь такой же коричневый костюм. На свои деньги он бы его навряд ли справил.
— Точно. Управляющий, как уходил, отдал ему свои гамаши и башмаки.
— Липе, Липе… Они хотят назначить его смотрителем, ходят такие разговоры.
— Быть того не может. Ведь Липе… ну хотя, конечно, он сейчас пьет меньше… Говорят, он с Мюллершей путается…
— Ясное дело, без жены остался. Они ж ее так-таки упрятали в лечебницу, Матильду-то. Кстати, насчет смотрителя: новый управляющий застукал Бремме, когда тот спускался с засыпного чердака. Из того закрома, где держат сечку. И было при нем два полных мешка.
— А-а, так вот почему они хотят, чтобы Липе… Новый управляющий — он, поди, тоже из обновителей.
— Они так и не вернулись домой после Парижа или где они там были…
— Кто?
— Милостивая фрейлейн с бароном.
— Не вернулись, говоришь?
— Нет, прямиком покатили в Берлин. Он там заделался важной шишкой. Позавчера туда отправили мебель и все такое прочее для милостивой фрейлейн.
— Ты до сих пор называешь ее фрейлейн.
— Да вот… никак я не запомню… больно у барона длинное имя.
— А конторщика совсем не стало видно. Не пойму я его. Он вроде вообще не мужчина, а так…
— Да, на него зарилась Венскатова Фрида, но старый Венскат поднял шум. Он скупой как дьявол, и причуд у него день ото дня все больше. Милостивая госпожа теперь не позволяет ему катать себя по лесу.