Затем он без приглашения садится на диванчик. Фердинанд поставил локти на стол и опустил подбородок в ладони, его длинные, худые пальцы достают до редких волос на голове. Усталый взгляд возвращается от газеты, словно из дальней дали. В сумрачном свете он отыскивает мальчика. Две скорбные складки перерезают белое лицо Фердинанда от крыльев носа до уголков рта. Глубокие, допотопные борозды. Губы у Фердинанда яркие, как морковка, и блестящие.
— Ты не мог бы сбегать к старухе Крампе, купить мне один рольмопс?
— Мог бы. А куда ты подевал свой сушеный букет, господин конторщик?
— Знаешь, он был такой скучный, такой нудный, я его… я его сжег.
Лопе глядит на огонь в печи.
— Прямо сейчас?
— Не сказать, чтобы прямо сейчас, вообще-то сейчас, но уже некоторое время тому назад.
— Наверное, он был тебе больше не нужен. А книга сказок?
— Книга здесь. — И Фердинанд извлекает ее из-под кипы газет.
Лопе удовлетворенно кивает. В глазах у него ожидание. Фердинанд подходит к стенному шкафчику. Это обыкновенный ящик, тронутый морилкой, и висит он над чугунной печкой. Фердинанд достает из шкафчика блюдце и монетку в десять пфеннигов.
— А теперь, пожалуйста, сбегай в лавочку, ладно? Не то опоздаешь. Когда вернешься, я почитаю тебе сказку.
Деревянные башмаки Лопе грохочут по конторе. Приятно бежать, когда Фердинанд скажет «пожалуйста». Отец и мать, учитель, смотритель, управляющий говорят только так: «Ты должен!» И уже через пять минут Лопе осторожно кладет на стол серебристую рыбку. А сам снова садится на кушетку. Фердинанд достает из шкафа второе блюдечко. На него он перекладывает рольмопса, а первое, с рассолом, придвигает мальчику. Из шкафа же Фердинанд достает краюшку хлеба, и оба принимаются за еду.
— Она не ворчала? — жуя, осведомляется Фердинанд.
— Она сказала: «Вечно вы приходите за покупками на ночь глядя. Неужто пораньше не могли?»
— А ты что?
— Ничего.
Павлин издает свой вечерний клич. Лошадь ржет. Из замковой кухни доносится звяканье тарелок и девичье хихиканье. Фердинанд открывает окно.
— Сегодня, кажется, хорошая погода, — говорит он.
— А ты что, так и не выходил?
— Нет, мне было некогда. То есть, выходить-то я выходил, но больше сидел дома… Да, что я еще хотел сказать? Ты не мог бы принести мне белье от матери, пока мы не начали читать?
Лопе вскакивает. Он уже у дверей.
— Скажи матери, что деньги за стирку я принесу сам, завтра, ну, может, не завтра, а во вторник…
Лопе возвращается со стопкой сложенного белья.
— Господин конторщик, сегодня ты должен, пожалуйста, если хочешь сам, хотите… читать поскорей, а то мне домой скоро… мать велела.
— Ладно, ладно, только знаешь что? Мы лучше дочитаем сказку до половины, можно… ну да, можно читать и быстрей, но тогда будет совсем не то удовольствие.
Фердинанд раскуривает сигару. Лопе молчит и вытирает о штаны свои вечно грязные ладошки, а длинные пальцы Фердинанда тем временем листают страницы книги. Он покашливает. Толстое синее кольцо сигарного дыма поднимается в духоту комнаты и расплывается перед открытым окном.
— «Жил однажды король, и была у него дочь, прекрасная, как росистое утро. Голос у нее был словно пение дрозда, губы сверкали, словно райские яблочки. Зубы были белые, словно лепестки маргариток, волосы блестели, словно колосья летом, и падали локонами, из которых каждый был похож на золотой штопор, до самых плеч…»
— Господин конторщик, а что такое штопор?
— Штопор — это такой инструмент. Богатые люди штопором открывают бутылки с вином. Это такой кусок железа, он свернут спиралью, и еще у него деревянная ручка. Штопором не обязательно открывать бутылки с вином, можно и бутылки с ликером, бутылки с шампанским и вообще любые бутылки.
Лопе не знает, что представляют собой бутылки с ликером или с шампанским, но дальше спрашивать он не хочет, ему важней сказка.
— «А еще жил-был сын мельника. Он спал на мельнице вместе с мышами. Лицо у него было серое от муки, словно пыльные листья кислицы на обочине дороги, а зубы были большие и желтые, словно у лошади. Когда он надевал свой колпак, от его волос поднималась пыль. Так пылит в июне цветущая рожь. Голос у него был грубый, как ржаная мука грубого помола. Пальцы были твердые и скрюченные, словно зубья железных грабель. И вот в один прекрасный день принцесса подъехала к мельнице на своем арабском скакуне с золотой уздечкой. И своим певучим голосом что-то крикнула в люк, куда спускали мешки с зерном. Но мельница так грохотала, что мельник ничего не разобрал. Тогда он придержал постав, снял колпак с головы и трижды поклонился до земли…»