— Уважаемое собрание, мужи и жены нации, дорогие мои работники! — Так начинает он свою речь. — Кто из вас смог удержаться от глубочайшей скорби, когда разнеслась печальная весть: нет больше нашей доброй, милостивой матери, храброй супруги нашего позорно изгнанного кайзера. Кто смог? Уж наверно среди вас, дорогие собравшиеся, таких нет. Солнце нашей страны закатилось. Светоч в дни военной сумятицы, в годину тяжких бедствий нашего народа угас. Тем большую скорбь вызывает у нас эта кончина, что совершилась она вдали от столь любимой ею родины, от ее детей — ее подданных, вдали от нашего сердечного участия…
— Перестань, гад! — Лопе лягается вторично. На сей раз он даже осмеливается поглядеть вниз. У его ног на корточках сидит Альберт Шнайдер и делает вид, будто перевязывает собственные шнурки на ботинках. — Я сейчас наступлю на твои поганые лапы! — шепчет Лопе. Альберт Шнайдер скалит зубы и украдкой выпрямляется.
— …Кто же ее нам заменит? Я вас спрашиваю, дорогие присутствующие, кто может ее заменить? Вы этого не знаете, и я тоже не знаю. Кто хоть раз в бытность свою солдатом ощутил силу, которую она излучала, когда, врачуя тела и ободряя сердца, проходила через лазареты, тот никогда ее не забудет, тот не сможет ее забыть…
Липе Кляйнерман одобрительно кивает и жует свой табак. Коричневая жижа, того и гляди, польется из уголков рта. Лопе глядит на отца. Он им гордится. Отец видел императрицу. Глаза Липе благоговейно впиваются в спинку стула, на котором сидит булочник Бер. Лавочница шуршит бумагой и что-то жует.
— …Но мы способны ощутить лишь собственную печаль. Наши глаза, затуманенные горем, не видят, насколько тяжелей утрата благородной матери коснется ее собственных, ее родных детей. Ведь и они лишились покоя с тех пор, как смута охватила наше возлюбленное отечество, отняла у них родину, а теперь — и материнскую любовь. Лишь тот, кому уже довелось стоять у гроба матери, способен понять, какая это потеря. Но мы, изгнавшие кайзеровскую семью за пределы родины, в чужие страны, что мы получили взамен?
«Зеленый лес, зеле-е-е-еный лес!» — раскатывается в зале труба, и ее поддерживает какой-то пьяный голос. Сапожник Шуриг ковыряет спичкой в головке своей носогрейки.
— …С пугающей быстротой усиливается среди населения испорченность и непочтительность. Одни способны петь непристойные песни, когда другие оплакивают тяжкую потерю, скорбь, сокрытую в тайниках души…
Его милость начинает проявлять признаки беспокойства и подносит к глазам текст своей речи. Ее составлял замковый учитель, но, поддавшись на советы управляющего, его милость слегка изменил текст, приписав кое-что — над, а кое-что — под строчками. И теперь нити двух фраз сплелись воедино. Впрочем, этого, кажется, никто не заметил. А моргучий взгляд пастора адресован скорей конфирмантам.
Управляющий с удовлетворенным видом поглаживает свой шишковатый нос и, укротив голос, вставляет: «Совершенно верно!» Щекотливая ситуация, в которой очутился его милость, тем самым скрыта от ушей собравшихся. Булочник, причмокивая, проводит языком по сигаре. Лопе использует короткую передышку, чтобы наступить на пальцы своему мучителю. Альберт Шнайдер приглушенно взвизгивает: «Ой!»
Орге Пинк дает ему кулаком в бок, призывая к порядку. Возвращается учитель. Зато жандарм Гумприх выходит, приподняв свою фуражку и обнажив тыкву головы. Глаза Фриды Венскат впиваются в бесцветное лицо лесничего. Лесничий ей подмигивает. Бедные Фридины ноги начинают взволнованно топотать под столом.
— …А сам кайзер? Как он это перенесет? Что может быть больней для мужчины, чем утеря возлюбленной супруги, матери его детей, верного друга в жизненных невзгодах, утешительницы для израненного сердца? Без сомнений и колебаний последовала она за отцом страны в горькое изгнание, хотя могла остаться на родине. Мы, те, для кого дело нации стало сердечной потребностью, честью своей и совестью поручились в том, что ее дальнейшая жизнь сможет и впредь невозбранно протекать среди ее детей — верноподданных. Однако она последовала за супругом, осиротив нас, и все же…
В дверь громко стучат, затем она распахивается от удара. Кто-то из велосипедистов просовывает голову в душную клубную комнату, где запах роз, лавровых венков и дыма сгустился в некий овощной суп, который варится на медленном огне.
— Почетный танец в честь булочника Бера!