Лопе возвращается, она лежит раскрывшись, ноги — в синих узлах вен — подергиваются.
— Перина… ох-ох… тяжела, что твой мешок, дай мне сюда счет за гроб, а роспись на нем есть?
Лавочница прячет счет под подушку.
— А ты будешь плакать, когда я умру?
— Поглядим.
— Ах, наверно, никто не будет плакать, когда я умру. Страшно, что, когда заколотят гроб, ничего нельзя видеть. Ох-ох! Проследи, чтоб меня хоронили с музыкой. Я в завещании так и написала… Если не будет музыки, я буду к ним являться и не дам им спать. Как мешок с солью, сяду я на их душу.
Лопе кивает, немало гордясь новым поручением.
— А теперь поди, спрысни водой развесной табак, не то он засохнет, искрошится и ничего не будет весить.
Лопе выполняет и эту просьбу.
К исходу следующего дня лавочница умирает. Перина лежит на полу. Одна нога свешивается с постели.
— Есть что поделать? — нерешительно спрашивает Лопе.
Молчание. Жирная муха с жужжанием кружится над ее ртом. Сладковатый запах стоит в комнате, толстые черные куры стучат клювами в оконное стекло, требуют корма…
Лопе зябнет, хотя за дверью, на крыше сарая, пылает желтое солнце. Лопе бежит к обмывальщику.
В день похорон Лопе еще раз наведывается в лавку. Железная штора поднята наполовину. За прилавком орудует тощая женщина с морщинистым желтым лицом. Маленький мужчина с седой бородой ковыряется в бочке с огурцами.
— А музыка будет? — спрашивает Лопе.
— Тебе чего надо? — неприветливо каркает чужая тощая женщина.
— Если не будет музыки, она велела так сказать, она придет и насыплет вам на душу соли.
Женщина смотрит на мужчину.
— Двести пятьдесят четыре… — Он замолкает.
Женщина переводит взгляд на Лопе, — так смотрит курица на непомерно большого дождевого червя.
— Он, по-моему, ненормальный, — шепчет мужчина. — У него… у него в глазах что-то ненормальное. — И уже громким голосом: — На, вот тебе!
Он протягивает Лопе огурец, который только что собирался бросить в ведро к другим испорченным. Лопе берет огурец и, не прощаясь, уходит.
— Вот видишь, — доволен собой мужчина.
Звонят колокола, возвещая о похоронах лавочницы. Лопе не плачет. Он смотрит сквозь щели ограды и воронкой прикладывает ладони к ушам. Они только поют. Как бы известить лавочницу, что ее хоронили без музыки?
После смерти лавочницы Лопе остался не у дел. Отец учит его вязать веники.
— Господи, много он с нее имел! — говорит мать, подразумевая покойницу.
— При чем тут имел? Просто он был при деле, да еще кой-чему выучился.
— У этой старой сквалыги?
— Ну, иногда он даже получал кофе и пирожные…
— Вот именно. Которые она сама не могла умять, только и всего.
А про толстую амбарную книгу, доставшуюся Лопе, никто и не вспоминает.
После смерти лавочницы в жизни Лопе возникла дыра, которую надо как-то залатать. Но хрясь — и в его жизни уже зияет новая.
— А почему нельзя ходить по посевам? Ведь ходят же по лугам, когда трава зеленая! — С таким вопросом он однажды вечером обращается к отцу.
— По посевам? Да потому, что на них почиет благодать. И каждая крошка хлеба священна. Потому, что это господь повелевает колосу расти, а зерну — вызреть. А что делает бог, то нельзя попирать ногами…
— А кто же делает луга? Иисус Христос?
— Бог, бог все делает, он ведь бог-отец.
— А деревянные башмаки тоже делает бог?
— С ума сойти, — вмешивается мать, и насмешливые складки залегают в уголках ее рта.
Липе беспомощно глядит по сторонам.
— Нет, деревянные башмаки не он… но зато все, что идет в пищу… Рожь была бы обычной травой, если бы господь не вложил в нее зерно.
— У него, значит, много рук?
— По меньшей мере тысяча, коли не больше… это, ну… ты позже и сам узнаешь, как бывает, когда он отнимет руки свои… все получается не так, как надо… впрочем, этого тебе еще не понять.
Мать недовольно покачивает головой и с грохотом захлопывает крышку чайника. Отец и сын вяжут веники.
Ягоды голубики висят темными жемчужинами, брусничины, словно солнечные поцелуи, сверкая желтизной, смеются в траве, лисички раздвигают мох и сосновые иглы, и вот они тут как тут. Грибы-боровики с коричневыми шляпками торчат среди сосен.
Об эту пору учитель во время занятий посылает детей в лес. К полудню девочки возвращаются и приносят в фартуках ягоды. А мальчики тем временем насобирали грибов в свои шапки. Учитель ведет строгий учет: кто принесет фунт голубики, тому скостят пять ударов, за фунт белых грибов — три, а за фунт лисичек — всего два.