— И расчудесное было дело, уж больно им хорошо живется, господским наследничкам.
Уже на другой день для Мюллера было изыскано примерное наказание. Его заставили сдать лошадей и стать погонщиком волов.
— Пусть радуется, — заявил Блемска, узнав о наказании, — за волами не надо так быстро бегать.
Но Мюллер почему-то не радовался. И не столько из-за того, что его разжаловали, сколько по другой причине. Лошади, когда тянут плуг, ежели на них прикрикнуть либо огреть кнутом, хоть один круг да пробегут бойко, а волы так никогда не делают. Их без толку подхлестывать. С ними надо все время что-то делать, а если махнуть на все рукой, тогда на тебя сзади будут напирать другие упряжки либо заявится Бремме, смотритель, и поднимет бучу. А если не заявится смотритель, потому как не желает, чтобы у него от крика полопались жилы, тогда заявится управляющий собственной персоной.
Господин велел оказывать на Мюллера «нажим». Лошади сразу резвей берут с места, когда заслышат голос управляющего, лошади-то берут, а вот тупые волы — и, соответственно, их погонщики — оказываются в невыгодном положении.
Управляющий заявляется к трактирщику Тюделю и говорит:
— Чтоб ты мне больше не отпускал водки Мюллеру ни синь пороха, пусть сперва замолит старые грехи.
Тюдель прикидывает в уме, покроет ли прибыль за двадцатипфенниговые сигары, которые управляющий берет на неделе, убытки от того, что Мюллер не купит водки в воскресенье. И приходит к выводу, что сигары доходнее. По этой причине Мюллер в следующее воскресенье не получает ни грамма водки.
— Ничего не могу поделать, — пожимает плечами Тюдель, — ты небось натворил что-нибудь?
— Срамотища какая, — бормочет Мюллер и задумывается. Потом уходит, бочком-бочком, мимо хозяйственного двора и берет курс на соседнюю деревню.
А в соседней деревне у стойки стоит управляющий Конрад собственной персоной и таращится на него осовелыми глазами. Тогда Мюллер, малодушно купив кусок жевательного табака, возвращается восвояси. Дома он ложится и спит все воскресенье и даже не просыпается, чтобы поесть.
В маленьком садике у Фердинанда расцвели первые розы. Он демонстрирует их Лопе. Он даже жену управляющего уговаривает бросить взгляд через ограду.
— Ну и что? — спрашивает та и сует свой круглый нос в чашечку цветка. — Они, конечно, пахнут… пахнут этим самым… вы понимаете, что я хочу сказать. Вот только у меня нет больше времени для таких пустяков. Я полдня сижу за машинкой и подрубаю пеленки. Муж так рад, так рад, ну, вы и сами понимаете. Ах, господи, совсем из головы вон: он сегодня собирается к соседскому управляющему играть в карты, а я еще не погладила его сорочку. Вот видите, Фердинанд, с розами — это такое дело, да-да, ну желаю успеха в разведении.
И она исчезает, а Фердинанд остается в одиночестве между цветов и листьев. Он встречает садовника Гункеля и не без задней мысли сообщает ему, что у него расцвели розы. Была тут и крапива, и сныть. Словом, потрудиться пришлось не на шутку, зато теперь можно насладиться радостью содеянного.
Правда, среди цветов нет покамест достаточно темных экземпляров, чтобы милостивая фрейлейн могла их взять за основу для выведения совсем черных роз, но все равно поглядеть стоит и на эти.
— Да ну, — отмахивается Гункель, — ерунда все это, черных роз еще никто не выращивал, кроме старого Зарассани в разбойничьем притоне. Он пишет, что для этого розы надо поливать человеческой кровью. Чепуха все это. Я таких вещей не признаю. По мне, так лучше хороший персик, либо крупная слива, либо еще чего.
И снова Фердинанд торчит в полном одиночестве за своим забором. Человеческой кровью? Если бы он мог каждый день выдавливать из пальца наперсток крови, чтобы удобрять самую темную из своих роз! Разве не таких поступков, не таких жертв ждет от него Кримхильда? И тогда в один прекрасный день он пошлет ей с неизвестным в этих краях гонцом букет черных роз. И она молча возьмет в руки предмет своих мечтаний.
«Кто вывел эти розы?» — «Мне не дозволено говорить об этом, милостивая фрейлейн, но кто же мог их вывести, как не любовь, та единственная сила, которая дарует человеку способность кровью сердца питать цветы для своей возлюбленной?»
Мечты, мечты!
На лужайке перед господским садом Матильда возится с бельем. В сердце у Фердинанда нынче праздник. И он хочет привнести в безрадостную жизнь Матильды хоть немного сладости от этого дня. Он срывает с куста одну из своих роз. Ничего не замечая вокруг, будто тетерев на току, приближается он к Матильде. А она его все равно не видит. Тут он со щенячьей неуклюжестью предпринимает попытку прикрепить эту розу к вырезу ее платья на округлом возвышении пышной груди. Она взвивается, словно он ее кольнул.