Торговец Кнорпель с женой все время сидят на одних и тех же местах. Это дается за особую плату. У фрау Кнорпель волос на голове осталось всего ничего. Белая кожа просвечивает сквозь туго натянутые пряди. Она сидит на шелковой подушечке, которую приносит с собой в сумке.
Карлина Вемпель, сухая и тощая, как черная свеча, сидит на передней скамье. Булочник Бер вычищает из-под ногтей остатки теста. Выложенная короной коса на голове у жены учителя напоминает тарелку. В нее можно бы насыпать песочка, налить воды и проращивать огуречные семена. У молодых девушек голова непрерывно раскачивается, словно крупная картофелина на грохоте сортировочной машины. Мясник Францке оглаживает сине-красными пальцами желтый, свиной кожи, переплет своего молитвенника. Он не поет. А вот Венскат поет, и очень даже громко. Лысая голова столяра Таннига в окружении длинных волос по бокам похожа на яйцо, лежащее в гнезде из сена. Жена смотрителя кашляет прямо в затылок жене пастора. Пасторша достает из молитвенника кружевной платочек и, не оглядываясь, вытирает шею и воротник. Мундир жандарма Гумприха выглядит на фоне черных выходных костюмов будто зеленая клякса. У сапожника Шурига, как всегда, черные руки. Шульце Попрыгун ерзает на своем месте, словно ему подсыпали на сиденье едучего порошка, а Шпилле, один из учеников Гримки, под звуки органа учится отбивать такт ребром ладони и пальцами.
В самом низу органных трубок укреплено зеркало. Учитель заглядывает в него, когда играет. Он видит в зеркало, как пастор поднимается по ступенькам к алтарю. Для него это знак прекратить музыку.
Последние такты раскатываются по нефу. Становится очень тихо, будто заткнули пробкой дыру, из которой, словно вода, вытекала музыка.
Пастор читает вводную молитву. Его голос звучит, как из жестяного рупора. Снова вступает орган. Прихожане поддерживают орган своим пением. Визгливые женские голоса, раскатистые мужские басы, и среди них хвастливо звенит тенор Венската.
Альберт Шнайдер щиплет Лопе:
— Сегодня будешь играть с нами в карты. У тебя деньги есть?
Совершенно случайно у Лопе оказывается несколько «вениковых» пфеннигов на случай сбора даяний.
— Деньги? Деньги-то есть, только я еще не умею играть в карты.
— Че-его? А впрочем, не беда. Мы тебя научим в «шестьдесят шесть», это просто, как детская игра.
Литургия подходит к концу. Парикмахер Бульке отдыхает, сидя на педалях органа. На хорах для господ, неподалеку от алтаря, распахивается дверь. Солнечный свет, лучи грешного мира какое-то мгновение заливают крестильную купель и ступеньки алтаря. Милостивая госпожа, за ней — Ариберт, за Арибертом — Дитер, позади всех — милостивый господин в сюртуке. Они опускаются на подушки высоких дубовых кресел. Спинки и подлокотники кресел украшены резьбой.
Семейство совершает молитву сидя. Ее милость долго шевелит губами, она словно вслушивается в происходящее на небе. Ариберт, надвинув поглубже фуражку, корчит рожи деревенским мальчишкам, сидящим на противоположной стороне.
— Ты видел, как он показывал нам язык? — спрашивает Альберт у Лопе. — Ну, попадись он мне — не обрадуется. Когда он взойдет на кафедру, — тут Альберт указывает на прошедшего в ризницу пастора, — ты пересядешь к нам.
Пение, раскаты органа. Сапожник Шуриг уснул. Его милость созерцает свои лакированные штиблеты и, полный блаженного ожидания, шевелит пальцами ног.
Пастор поднимается на кафедру.
— Он там пропустил рюмочку. Вот, должно быть, удивился: когда был урок для конфирмантов, мы там выдули у него полбутылки и долили доверху водой. Велика важность — вино для причастия.
Конфирманты теснятся поближе к барьеру. Пастор глядит на них и ставит галочки в списке.
— Мой минус зачеркнули, я сегодня был, — довольным голосом говорит Орге Пинк. И отступает в глубину хоров.
— А теперь он посмотрел на меня, — говорит Альберт Шнайдер и тоже отступает.
— Мы устраиваем сегодняшний сбор даяний в пользу бедных языческих младенцев Китая, — возглашает пастор, одновременно помечая в своем списке присутствующих конфирмантов. — Берта Фюрвелл, незамужняя дочь горняка Фюрвелла, оправилась от родов внебрачного младенца мужеского пола.
Пастор бросает взгляд на Лопе, после чего Лопе тоже исчезает и присоединяется к Альберту и Клаусу.
— А это сообщение, бесспорно, омрачит ваши сердца: ранее сельскохозяйственный рабочий, а ныне шахтер Вильгельм Блемска по доброй воле вышел из христианской общины. Сатана рыщет в поисках неустойчивых душ. И он обрел душу нашего бывшего брата во Христе Вильгельма Блемски. Вознесем же молитвы в надежде, что душа заблудшего брата вновь вернется в лоно нашего милосердного отца.