Смотритель шел следом.
— А теперь высыпь все, откуда взял. Меня тебе уличать не в чем, старый пьянчуга! Ключи от амбаров, к твоему сведению, хранятся у управляющего.
Тем дело и кончилось. Но с тех пор где бы эти двое ни встретились, они тотчас затевали свару.
— Ты, видать, долго работал живодером? — ворчал тогда Липе.
— А ты, видать, и сам метишь в живодеры? — парировал Бремме.
Дня примерно за три до рождества Труда заявилась домой с прудов и принесла несколько веточек туи. Она стряхнула снег с башмаков, а ветки отнесла в спальню. Мать искоса глянула в дверную щель. Труда снова вышла на кухню, и у нее был какой-то потерянный взгляд.
— Ты зачем принесла тую? — спрашивает мать, подкладывая в огонь еловые шишки.
— Тую? — переспрашивает Труда оскорбленным тоном.
— Ну да, ты вроде бы отнесла ее в спальню.
— Ну и что? От нее знаешь какой запах? Это хорошо для белья.
— Сейчас я тебе покажу и белье, и запах!
Мать замахивается. Труда хочет закрыть лицо руками. Слишком поздно. Грубые ладони матери смачно шлепают по Трудиным щекам. Труда вскрикивает. Мать хватает ее за плечи, трясет, замахивается и снова ударяет.
— Вот уже до чего ты дошла! Вот до чего! Вы только полюбуйтесь на нее! Какую шлюху я вырастила! От горшка два вершка, а уже нагуляла… Говори, сука, от кого это у тебя? Я тебя прикончу, да и его заодно!
Труда бросается на пол. Мать снимает с ноги деревянный башмак и начинает молотить лежащую. Лопе дрожит всем телом. Он больше не может смотреть на это спокойно. Он вклинивается между матерью и Трудой. Деревянный башмак матери гулко бьет его по голове. От боли Лопе свирепеет и кидается на мать, словно бельчонок. Мать пытается отбросить его.
— Я просто ходила за хворостом для Фриды Венскат, — причитает Труда.
— Тогда, значит, это у тебя от сухопарого жеребца из замка?
Мать хватает Лопе за голову и отталкивает его. Лопе тяжело падает на каменный пол. Мать, занеся руку, склоняется над Трудой.
— Поклянись, что у тебя ничего нет!
— Кля… клянусь… я просто… я просто хотела…
— Поклянись, что у тебя ничего нет… — повторяет мать.
— Я только… я только… кля… кля… клянусь!
Взвизгивает дверь: в дверных петлях крепко засел мороз. На пороге появляется отец, и лицо у него растерянное. Сопровождающий отца лейб-кучер Венскат отталкивает его в сторону.
— Вы спятили все, что ли? — рявкает Венскат.
Элизабет с громким ревом бросается к отцу и прячет голову под его синим кучерским фартуком. Венскат хватает мать за руки и рывком притягивает ее к себе. Труда снова начинает причитать:
— Есть у меня… есть… я брошусь в пруд…
Мать вырывается из рук у Венската и запускает в Труду деревянным башмаком. Башмак ударяется о стену и разбивает стекло в посудном шкафу:
— Обманула меня, стерва… обманула!
Голос матери хрипнет, лицо синеет, на губах выступает пена. Мужчины переглядываются. Отец отталкивает Элизабет в сторону. Элизабет истошно орет. Мужчины бросаются на мать, и каждый хватает ее за руку. Мать дергается и трясет обоих, как тряпичных кукол. Да еще при этом скрежещет зубами.
— Вдвоем мы не справимся. Она еще наделает нам бед, — кряхтит Венскат. — Сбегай за подмогой, Лопе, сбегай.
Лопе мчится прочь, приводит господина конторщика и фрау Мюллер. Теперь они наваливаются на мать вчетвером. Труда по-прежнему лежит на полу.
— Что с тобой? — спрашивает фрау Мюллер.
— Я брошусь в пруд… я хочу в пруд!
— Заткнись, дурында! — прикрикивает на нее отец.
Мать хрипит. Фрау Мюллер расстегивает на ней парусиновую кофту. Через вырез вываливаются наружу толстые груди. Лейб-кучер Венскат стягивает кофту у нее с плеч и завязывает рукава за спиной. Кофта трещит по всем швам. Мать закатывает глаза. Она, того и гляди, упадет. Мужчины удерживают ее на ногах.
— Уложите ее в постель, — предлагает фрау Мюллер.
Господин конторщик смачивает платок и кладет его матери на лоб. Вода стекает на голые груди оцепеневшей женщины. Все четверо поднимают ее на руки, словно труп, и переносят в спальню.
Целый день мать проводит в постели, лежит и спит, лежит и спит. Несколько раз на дню к ним забегает фрау Венскат посмотреть на спящую.
— Дайте ей выспаться. Она просто не выдержала всего сразу. Вот и Труда туда же. Это ж надо… Такая молоденькая. Кто хоть ей это подстроил…
Лопе только молча кивает в ответ. Он готовится заступить в дневную смену. А Труда сегодня опять ушла на пруды.
Назавтра мать спит до полудня. «Уж не померла ли она?» — думает про себя Лопе и напрягает слух, чтобы услышать ее дыхание. За окном сияет полуденное солнце, бросая желтые пятна на клетчатый пододеяльник. Пляшут в плите язычки пламени. Лопе собирает обед для семьи.
— Где Труда? — тихим голосом спрашивает мать из спальни. Кажется, будто у нее стал теперь совсем другой, нежный голос.
Лопе идет в спальню.
— На прудах. Ты выспалась?
— Где Труда?
— Режет лед на прудах. Что с тобой, мама?
— Говори погромче. Что-то я плохо слышу.
Лопе подходит вплотную к материной кровати.
— Она на пруду, на пруду.
— Пусть идет домой… Нам нужно к Мальтену.
— А чего так спешить-то? Вот вернется вечером, тогда и пойдете.
Но мать уже снова спит. Лопе готовит еду. Укладывает рюкзачок — на смену.
Ближе к вечеру поднимается ветер. Бродит по дороге поземка. Круглое, как мяч, багровое солнце висит над горизонтом поверх снежной пелены. И снег медленно, по кусочку, заглатывает эту огненную тыкву. Наступает темнота. По дворам стучат деревянные башмаки, брякают ведра. Нетерпеливо ревет скотина. Под ногами начинает поскрипывать снег.
Часам к девяти вечера Матильда и Труда Кляйнерман возвращаются из овчарни. Слабый свет керосиновой лампочки квадратом падает на снег через верхнюю часть Мальтеновой двери. Матильда и Труда пересекают этот квадрат. В овчарне Мальтен громыхает жестяными кастрюлями. На желтоватом световом квадрате остается несколько капель крови, что обронила Труда. Мать оглядывается.
— Так нельзя, — бормочет она сквозь зубы. И обе возвращаются.
— Мы себя выдадим, — говорит она Мальтену.
Через некоторое время они уходят снова. Труда тихо хнычет.
— Нашла время скулить, — злобно шипит Матильда. — Иди давай, иди. Раньше надо было скулить.
Труда продолжает хныкать.
Они проходят еще несколько шагов и останавливаются. Матильда опять успокоилась.
— Ничего, скоро все пройдет. Болеть, конечно, болит… А теперь можешь мне сказать, кто это был…
Труда смотрит прямо перед собой. Они молча проходят еще часть пути.
— Я замерзла. Господи, до чего ж больно…
Матильда подхватывает девушку на руки. Труда начинает всхлипывать. Она прижимается головой к материнскому плечу и стонет:
— Раз уж тебе так хочется знать, это был Мертенс, лесничий Мертенс. Господи, до чего мне больно!..
Матильда снова опускает Труду на землю. Упирает руки в бока.
— О-он? — И в лице у Матильды что-то вздрагивает.
Труда молит:
— Только не бей больше, только не бей! Мне и без того больно.
— Т-с-с, не кричи так, мы все из-за тебя угодим в тюрьму.
Матильда снова подхватывает дочь на руки и, кряхтя, доносит ее до ворот усадьбы. Там она опускает Труду в снег.
— Теперь иди домой и выпей чай, который я поставила в духовку. Он невкусный, но выпить все равно надо. Выпей и ляг.
— А ты останешься здесь?
— Мне надо еще разок заглянуть в хлев.
— Ты пойдешь к Мертенсу?
— Пока не знаю. Только не говори отцу, где мы были… скажи лучше… постой-ка… скажи, что мы искали твою кирку, вот…
Труда никак не может уснуть. Ей очень больно. После материного чая во рту все стянуло. На лежанке храпит отец. Впрочем, он спал уже, когда она вернулась. Труда вдруг снова стала маленьким ребенком. Она ждет маму. Мама не приходит. Труда погружается в сон.
На кухне раздается стук. Труда испуганно вскакивает и прислушивается. Кто-то осторожно открывает дверь спальни. Это вернулся с работы Лопе. Труда тихо скулит.