— Время?
— Да. Я же должен развестись.
Светик едва не поперхнулась — она никак не думала, что дело у них идет на таком серьезе и на такой глубине. Его желание «быть ближе и роднее» она понимала в несколько облегченном варианте. Только тут до нее доходит, что милый и симпатичный Тонкострунов обманывает свою жену впервые. Бедняжка. Глубоко порядочный человек. Этих людей встречаешь именно тогда, когда не надо.
Потягивая через соломинку мускатный коктейль, она разглядывает Тонкострунова — а он весь увлечен… Увлечен и озабочен:
— Я должен развестись. Если это любовь… я должен разъехаться. И еще одно — и тут, Светлана, ты меня пойми, — я буду всю жизнь обеспечивать ребенка и заботиться о нем. Это мой сын. И он останется моим сыном…
Отступать поздно. И Светик поддакивает:
— Конечно, милый. Конечно.
Тонкострунов говорит горячо, трепетно. Светик любуется им, но мало-помалу в ней возникает здоровое презрение к этой милой водоросли, которая тут же клонится до земли, едва ее чуть-чуть наклонили.
Разумеется, ему тяжело. Разумеется, его мучит совесть. Ах, как ему тяжело. А оркестрик играет о любви, и о южных ночах, и о южных звездах. Тонкострунов говорит:
— Я грешник, Светлана, я большой грешник. Мы с тобой сидим. Мы смеемся. Мы счастливы. А ведь она — одна…
— Смотри проще, милый. Может быть, она тоже не одна.
— Что ты! Она чудесная жена, ей и в голову не приходит все такое. Это я грешник, я большой грешник, Светлана…
Светик смеется. Однако она ошибается — Валя Тонкострунова действительно сейчас одна, сидит дома и ждет мужа.
Время позднее. Телевизор уже молчит.
— Как ты провела вечер? — спрашивает Тонкострунов, когда приходит домой, — он нервничает и спрашивает первым. Ему совестно. Ему неспокойно. Он лжет впервые!
— Неплохо, — отвечает Валя Тонкострунова. Она и не думает его подозревать. Она рассказывает о телевизионном спектакле, в котором заняты актеры Театра имени Моссовета, — замечательно играли! — А как ты провел вечер у друга?
— Тоже неплохо. Сражались в шахматы. Немножко выпили винца.
— Вкусное вино?
— Мускат.
Среди ночи Тонкострунов встает. Ему тяжело. Он идет на кухню, тихо-тихо шагает там.
Потом возвращается — при слабеньком лунном свете лицо жены особенно нежно. У спящих свой укор — укор неведения. «Родная моя… Как она перенесет развод и вообще перенесет ли?» Тонкострунов томится. Он опять тихо-тихо идет на кухню и пьет там холодный чай.
В эту субботу и это воскресенье Тонкоструновы как никогда добры и внимательны к сынишке — бабушка его привезла, он с мамой и папой, и вот он купается в их любви. Они целуют его. Они его тискают. Тонкострунов — историк, и с какой-то выставки он приволок сынишке полную коробку маленьких глиняных римских легионеров. Он строит легионеров фалангами. Он объясняет сыну, как водил свои фаланги в прорыв Гай Юлий Цезарь. На пластиковой поверхности стола легионеры удерживают позицию, выставив вперед короткие мечи. «Я уйду, и Валя, конечно же, не отдаст мне сына. Но я буду навещать его как можно чаще. Я буду любить его… Я буду любить его, где бы я ни был», — думает, сглатывая ком, Тонкострунов и вновь тянется поцеловать сына и потискать.
Валя тоже сегодня задумчива. Валя взволнована. Валя Тонкострунова — инженер на фабрике елочных украшений, и в эту субботу она принесла сыну роскошные серебристые звезды.
— Мой дурачок оказался идиотом, — сообщает Светик.
— В каком смысле?
— В прямом: икону подарить он отказался. И романа со мной не хочет — он хочет на мне жениться.
— Развестись с Валей?
— Ну да.
Игорь Петрович присвистнул:
— И что же теперь?
— А ничего, болван. Я тебя предупреждала, что у меня может сорваться, теперь вступай в игру ты. И не увиливать — сегодня же ты с ней познакомишься.
— Я познакомился, — вяло сообщает Игорь Петрович.
— Умница!
— Но…
— Что — но?
— Мне совестно, Светик. Я вел с ней глупые и такие возвышенные разговоры — о психологии, о йогах, о первой любви…
— Продолжай в том же духе. А я буду встречаться с моим дурачком как можно чаще, чтобы Валя была посвободнее… Чтобы он не путался у вас с Валей под ногами, — ясно?
Игорь Петрович плохо спит, нервничает, на третий день он предпринимает попытку освободиться.
— Больше не выдерживаю, — говорит он утром, едва проснувшись. — Игра не по мне.
А Светик плотно завтракает.
— Она милая. Она нежная. И, ей-богу, — мне совестно.