— Громче! — кричит инженер Разин. — Громче, други. Однова живем!
Светик пробует с ним по-хорошему. Светик пробует с ним по-доброму. Приятели и обаятельные люди наконец разошлись. После гульбы (а с инженером от непривычки пить случилась тяжелейшая рвота) Светик быстренько все прибирает, а потом ложится с ним, измученным и обессилевшим, рядом. Она целует его. Она шепчет:
— Милый. Нельзя тебе пить… Ты же сам видишь. — И еще шепчет: — Мы собирались с тобой строить жизнь — неужели забыл? — общую нашу жизнь. Достойную. Честную.
— Мещанскую, — хрипит он.
— Пусть мещанскую. Пусть немного мещанскую. Но ведь честную. И достойную… Милый, ну что делать, если твоя жена немного мещанка?
Он молчит.
— Ну убей меня за это. Ну я такая — что поделаешь.
Он молчит.
— Я люблю тебя. Я хочу, чтобы у нас была семья… Дети… Работа…
Он начинает стонать:
— Голова. О господи… Голова… Раскалывается.
Светик варит ему крепкий кофе. Таблетка анальгина тоже наготове. Ничего, думает Светик. К достатку привыкать непросто. К семье привыкать непросто. Свыкнется. Сживется. Ничего…
— Пей кофе, милый.
Он пьет. Рука его дрожит. Кофе плещет там и сям. Ночь тянется. Ночь никак не проходит. Он стонет. Светик сидит над ним. Светик вытирает первую свою слезу — она не хочет да уже и не может расстаться с нарисованной давным-давно картиной: тихий муж, семья, счастье. Все было так хорошо. Все было так правильно. Она так старалась.
На другой день он опять приводит компанию. На третий день тоже. Да, да, он извиняется. Он просит прощения. Но опять приводит. Его уже не рвет от спиртного. Он пьет мощно, пьет будь здоров!.. И весь он как-то преобразился, окреп… Плечи раздались. Лицо решительное.
Днем на работе, отложив выкройку и иглу в сторону, Светик в обеденный перерыв идет к телефону — позвонить Ае. Они давние подруги. Они вместе промышляли когда-то на толкучке. Едва-едва не угодив вместе со Светиком в исправительно-трудовое Зауралье, подруга Ая вовремя одумалась — теперь она честно трудится в районном филиале Обменного бюро. Молодая женщина. Милая. И приветливая. Светик вновь встретилась с ней, когда устраивала себе четырехкомнатную квартиру. Именно с помощью Аи она въехала в кооператив так быстро.
Ая благоговеет перед Светиком с давних пор: она считала и считает Светика самой умной и самой красивой. Такая вот женская симпатия. И потому теперь Ая возмущена:
— Не понимаю тебя, Светик, ты же умная из умных. Забери у него сберкнижку. Не будет сберкнижки — не будет этих его казацких выходок.
Светик прижимает телефонную трубку ближе к уху. И отворачивается к окну, чтобы мастерицы и швеи не прислушивались.
— Но нельзя же, — говорит Светик, — начинать строить семью с дележки на «твое» и «мое».
— А почему, собственно, нельзя? — сурово спрашивает Ая.
— Некрасиво. И прочности на будущее нет…
— Для меня это непонятно. А начинать строить семью с гульбы — можно?
Светик вдруг плачет:
— Думала, что жизнь уже наладилась…
— Я тоже. Я так за тебя, Светик, радовалась!
— Строила дом, строила, строила — а он рухнул.
— Еще не рухнул.
— А трещина какая…
Вечером (уже почти ночь) Светик видит из окна — он выходит из машины, с ним какая-то длинная девица. Они целуются. Это занятие длится минут пять или даже десять. Оба покачиваются. Потом (спьяну инженер все же сообразил, что привез девицу не по адресу) они опять садятся в машину. Уезжают. А через полчаса (довез девицу до ее дома) он наконец возвращается.
Приходит. Шумно топоча, возится на кухне — напевает. Гремит бутылкой и стаканом.
Светик вылазит из постели. Она в ночной рубашке. Ей зябко. Она стоит возле и смотрит на его покусанные губы.
— Милый, — говорит она тихо. — А ведь это уже подло.
Инженер Разин добродушно машет рукой:
— Пустое!
— Милый, ты посмотри, что она сделала с твоими губами.
— Пустое, — говорит он. — Не обращай внимания. Я, Светик, люблю тебя. Только тебя. Но я широкая натура — и не виноват, что меня все любят.
Светик колеблется, сказать или нет.
— Раньше — они тебя не любили (когда не было денег).
— Что?
— Они ведь раньше тебя не любили.
— Все меняется. Светик.
Теперь он швыряет деньги направо и налево. Он дарит обаятельным людям (их оказалось немало). Он раздает малознакомым бедным старушкам (их оказалось еще больше). Про гульбу и говорить нечего. Отчасти это как-никак добрые дела, и он этим гордится. Собственная доброта его распирает.