— Та-ак! — протянула Зимка наконец поверив. И опустилась на кровать. — Забавно. Очень забавно… Я хочу ее видеть. Где моя сестра Нута?
— Сейчас же после разговора с вами, государыня, и скрылась. Мы обыскали двор. Впрочем, иного от этой кликуши трудно было и ожидать. Хотя хозяин клянется, со слезами клянется, что девчонка никуда не денется. Он не платил ей жалованья. Он задолжал ей жалованье за полгода. У принцессы ни гроша. Я сказала, что их всех сурово накажут.
— Так! — молвила Зимка, возбуждаясь возвышенными намерениями. (Как это кстати, подумала она почему-то). — Где моя названная сестра Нута? Я хочу ее видеть! Я стану перед ней на колени!
— Это совершенно невозможно, государыня, — равнодушно отметила Малмора, — она убежала. И как я понимаю, вряд ли найдется.
— Ищите! — обиделась Лжезолотинка. — Ваше дело искать, так ищите! На дорогах! В поле! В лесу! Зовите Взметеня! Да что вы в самом деле: принцесса одна, ночью, на дороге! Мыслимое ли это дело?! Всех на конь!
Обследуя конюшню внутренним оком, Золотинка не нашла человека, но насчитала четыре лошади… потом — обеспокоенных в подполье крыс.
Крысы? Что ж, годятся и крысы! — мимолетным, не к месту воспоминанием всплыл в памяти разговор одной наивной и самоуверенной девочки с заезжим волшебником…
Годятся и крысы, повторила себе Золотинка.
Перерезанные веревками руки горели так, что впору было мычать. И однако же, приниматься за дело тотчас, не осмотревшись и не выждав случая, тоже не годилось. Терпеть… но сколько терпеть и чего ждать? И час, и два, пока умается часовой? Хватит ли самообладания, чтобы и после этой муки свободно распоряжаться собой и своими помыслами?
И конечно же, речи не могло быть о том, чтобы завладеть волей часового против его желания; волшебство бессильно перед твердой решимостью человека.
…Разве чуть-чуть. Самую малость. Не вступая в противоречия с наклонностями и убеждениями человека, в пререкания с совестью, тихонечко приласкать по шерсти… до первой сонливости хотя бы.
С этим Золотинка провозилась изрядную долю часа — привычная настороженность всегда готового к опасностям военного надежно защищала часового от чуждых влияний. Угадывая нечто неладное, он поднялся, неуверенно оглядываясь и прислушиваясь. Болезненно встряхнул головой: неприятное ощущение проникших в мозг щупальцев не оставляло. Верно, это было тяжелое, изнурительное чувство — шаркнул меч, человек обнажил оружие, затравленно озираясь.
Золотинка оставила усилие и притихла.
Человек сдерживал дыхание, готовый наброситься на мрак с воплем, — рубить и кромсать. Шаг… и еще шажочек, он подступал с вполне определившимся намерением пощупать кончиком острия зависшего без жизни пигалика… Стиснул всей горстью рукоять… Золотинка ни крикнуть не способна была, ни сказать — она зажмурилась под пыльным своим мешком.
И медленно-медленно рука расслабилась.
— Эй, ты! — пригрозил человек, но, кажется, и сам не совсем понимал, к кому обращается.
Золотинка понимала. Понимала за двоих и потому не шевелилась. Несколько чуть слышных шагов — часовой отступил к свету. И кого-то окликнул. Ему отвечали, во дворе становилось довольно людно.
С четверть часа Золотинка крепилась, удерживая себя от целенаправленных действий. Руки и ноги немели. Мучительный кляп выворачивал скулы, душила слюна во рту. Сердце билось мелко и трудно — дрожало.
Хуже не придумаешь.
Она пошарила по закоулкам крыс, но ее искаженная страданием воля лишь вспугнула зверьков. Нужно было отлавливать их опять и опять, приманивать и примучивать, пока две… потом три крысы поспокойнее не повиновались. Внизу зашуршало, шарахнулись лошади, и часовой пробурчал: но, шали у меня!
Крысы споро поднялись по стенам и без труда нашли балку; теперь они были так близко, что никак уж не могли ускользнуть от Золотинки. Можно было бы перевести дух, если бы в голове не мутилось до дурноты, Золотинка спешила.
Вот кусачая тварь скользнула по веревке и вспрыгнула мягкой тяжестью на ноги. Она завертелась, суетливо и бестолково перебегая, пока не наткнулась сама собой, как бы случайно на стянувший ноги в щиколотках узел. Две другие крысы беспокойно шебаршились на балке в бесплодной надежде ускользнуть, едва зазевается повелитель. Ничего подобного! Золотинка не забыла и этих.
Крысы, доставая сквозь штаны и куртку когтями, рьяно взялись за веревки, но трудность была еще та, что надо было подгадать последовательность действий. Что толку, если Золотинка сверзится головой вниз и — ладно еще не тюкнется теменем об пол! — зависнет, раскачиваясь вверх тормашками на виду ошарашенного часового?! Проверить, как далеко продвинулось дело, нет никакой возможности; как угадать, чтобы сначала покончили с узлом на ногах, а потом — без малейшего промедления! — на руках. Ошибка в несколько мгновений и все пойдет в точном смысле слова вверх ногами!
И потом лошадь.
— Но! Балуй! — глухо сказал часовой. Он опять был рядом. Но лошадь не остановил. Бесцельно переступая, она мало-помалу подвигалась все ближе и вот остановилась.
И тут только Золотинка с тревожной досадой поняла, что не может сообразить и почувствовать, как повернулась под ней лошадь, куда она стала головой? Не оседлает ли Золотинка скакуна задом наперед, если волей случая и своим старанием попадет на него ногами?
Долго ломать голову над этим не пришлось. Едва Золотинка уразумела трудности предстоящего предприятия, как веревка на ногах лопнула, Золотинка широким махом обвалилась вниз, задела что-то широкое, живое и захватила это голенями; с писком посыпались крысы. Лошадь взвилась на дыбы, огласивши сонную конюшню пронзительным ржанием, и тотчас, схваченная мысленным повелением, прянула назад — Золотинка висела ни там, ни здесь на стянувшей руки веревке и… оборвалась! Крепко шлепнулась задом на широкую спину неспокойной лошади. С мешком на голове, а руки в запястьях связаны, ничего не разбирая, она припала вперед и поймала судорожными пальцами гриву — с диким храпом лошадь рванулась вскачь. В ворота! сбивши с ног того, кто бросился наперерез, вылетела на волю и помчалась во весь опор под истошные крики часовых.
Если бы только можно было понять куда! Золотинка же ни черта не видела! И едва держалась без стремян и седла, безжалостно мотаясь и подскакивая под грохот копыт.
Скоро она попробовала перевести коня на шаг, чтобы прислушаться и оглядеться — сколько можно было оглядеться с пыльным мешком на голове! Поворачиваясь, Золотинка различала воинственное гиканье, посвист и топот копыт… Погоня! И хотя трудно было уразуметь, как они ухитрились оседлать лошадей за те ничтожные мгновения, которые понадобились беглецу, чтобы прорваться в ворота и в поле, заглушенный мешком, но тем более грозный, неотвратимый топот многочисленного отряда явственно отдавался в ушах.
Тратить время на размышления не приходилось, Золотинка покрепче замотала жесткие космы гривы, ударила скакуна щиколотками — и понеслась, обмирая, в полный конский мах. Что же еще, как не уповать на удачу да на сообразительность лошади?!
Гиканье настигало, надсадный звон копыт обкладывал Золотинку со всех сторон, казалось, она слышала хрипы и брань наседающих преследователей и всякое мгновение уж готова была лететь кувырком наземь. Но кони скакали в нескончаемой гонке, крики преследователей, посвист и адский топот смещались и разбегались, а смятый ветром мешок лишал Золотинку понятия о пространстве — все сбилось в бедовой ее голове барабанной сумятицей, она неслась наугад, в пустоту и в ветер.
Лошадь прянула на скаку, чудом не вывалив маленького всадника — в следующее мгновение не спасло и чудо: Золотинка перекинулась вверх тормашками, грива оборвалась из судорожно стиснутых рук, Золотинка грянула оземь и покатилась, перевертываясь по круто накренившемуся полю. Наконец хлопнулась она последний раз и осталась неподвижна.