Возможно, они все, и миродеры, и витязи, только обрадовались поводу переменить предмет разговора. Взволновался, обнаружив у себя за спиной маленькую женщину, стольник Взметень.
— Не вы ли это?.. Прошу простить, сударыня! Не вы ли… надеюсь, я ничего обидного не говорю, не вы ли служили в здешней корчме?
Нута без колебаний признала это нисколько не обидное для нее обстоятельство.
— То есть… выходит, я послан за вами. Мы все здесь, собственно, вас разыскиваем. Еще раз простите… — отчаянно волновался Взметень, и это особенно поражало в таком суровом и прямолинейном человеке, — то есть, если я правильно понимаю, вы — мессалонская принцесса Нута?
К заметному облегчению заробевшего вояки Нута не видела надобности скрывать правду.
— Ясное дело! Фу-ты ну-ты, боже мой! — загалдели на разные голоса миродеры. — А ты не знал! Это же наша царевна! Что, зенки-то вылупил?! Царевна, тебе говорят!
Бородатый купец в золотой чалме и распашном золотом халате, несмотря на дородность, решился перебраться через шаткий завал столов и стульев для личных объяснений; однако душевный подъем не спас его от падения, босые ноги скользнули на спутанной скатерти и бородач грянулся, перекинувшись вперед под ноги витязям, из карманов посыпались алмазы.
— Я должен препроводить вас, — продолжал Взметень, не обращая внимания на это маленькое происшествие, — препроводить вас с почетом. Великая государыня Золотинка велела… она просила вас, принцесса, возвратиться. Она…
Испарина покрывала лоб, стольник Взметень замолчал, словно припоминая оставшиеся за порогом дворца намерения, ищущая рука его блуждала в воздухе, не зная за что уцепиться.
— Вам плохо? — прошептала Нута.
— Государыня Золотинка… Что я говорю! — мучался Взметень. — Какая к черту государыня! Оборотень! Да, принцесса, при дворе мало кто сомневается, что у нас у власти одни оборотни. Почему-то это считается в порядке вещей. Это не принято обсуждать — дурной тон… Так вы действительно принцесса?
— Ну да… — пролепетала Нута, ужасно теряясь почему-то.
— В самом деле?
— Ну, так это называется: принцесса.
— И вы не оборотень? Та самая Нута, что была повенчана с нашим славным государем Юлием?
— Н-нет, — протянула Нута. — То есть, конечно, да. Повенчана. Но не оборотень.
— А я ведь видел вас при дворе, — кивнул Взметень и задумчиво убрал с бороды остатки помидора. — Я видел вас при дворе и помню. Не знаешь, право, чему верить… Впрочем, принцесса в корчме, это не более удивительно, чем оборотень на престоле. Одно другого стоит. Если мы не удивляемся оборотням, то должны бы… да… Я ведь получил приказ разыскать вас и вернуть с почетом.
— Спасибо, я не пойду, — тихо возразила Нута. Маленькие ручки ее беспокойно спрятались под засаленный передник.
— Да я и не советую вам возвращаться! Ничего хорошего от этого почета не будет — уж поверьте!
— Принцесса! — громко вставил купец; он ползал на коленях по крови и помидорам, собирая свои алмазы. — Идите за меня замуж! Чего же лучше!
Народ жизнерадостно гудел, миродеры оставили оборонительные сооружения и понемногу, смелея, мешались с витязями, строй которых распался. Даже раненые, зажимая кровь, постанывая, косились на мессалонскую принцессу Нуту — у бедной женщины отчаянно горели уши.
— Стыжусь, принцесса, что вынужден служить оборотням! — продолжал Взметень в припадке упоительного самообличения. Казалось даже, он не совсем хорошо сознает, что говорит, и слушает сам себя не без удивления. — Нужно уважать себя. Иначе нельзя. Стольник великой государыни не маленький человек, принцесса! Я должен уважать себя, чтобы добросовестно исполнять свои обязанности, — самоуважение положено мне по чину. Но как это трудно, принцесса: не потерять уважения к себе, когда служишь оборотням! И сам ведь все отлично про себя знаешь, хотя обязан пресекать крамольные слухи в корне! В корне, принцесса!.. Вот в том-то и дело, это самое трудное, неисполнимое, принцесса: в корне! А попробуйте — в корне!.. Да что говорить!.. Принцесса, а я ведь витязь. Витязь по рождению и понятиям. Я знаю, что долг витязя вступаться за слабых и за сирот, стоять на стороне правды… Какое счастье, принцесса, когда бы я мог служить добру и правде!
— Что же вам мешает? — еле слышно спросила Нута.
— Разве добро у власти? — остановился в горестном недоумении Взметень.
Нута потупилась, чего-то устыдившись.
— Принцесса! — воскликнул вдруг стольник, откровенно волнуясь. — Позвольте… служить вам! Честь витязя побуждает меня служить правде и справедливости. Восстановить справедливость или погибнуть под гнетом неодолимых обстоятельств. Может статься, не поздно еще искупить свою неладную и неправедную жизнь? — И он произнес обязывающие слова древней присяги: — Бью челом в службу, государыня!
Нута молчала, едва осмелившись глянуть; она краснела безудержно, розовел пробор между расчесанными надвое темными волосами и блеклая лента, что стягивала волосы через макушку тоже как будто налилась краской. А витязь ступил вперед, опустился на колени и, низко согнувшись, коснулся лбом пола у ног маленькой женщины в посконном платьице.
Сердце больно отдавалось в груди, Нута безмолвствовала. Между тем присяга стольника привела толпу в исступленное, восторженное состояние. Вслед за Взметенем бил челом в службу молодой витязь монашеского склада, рядом теснились другие — порыв захватил всех. Бродяги тащили своей государыне престол, большое тяжелое кресло, они воздвигли его на составленные вместе столы. Женщины снимали с себя украшения, чтобы почтить ими свою повелительницу, в торжестве которой они чувствовали победу поруганной и гонимой справедливости.
На плечи государыне поверх платьица и кухонного передника накинули багряный плащ с меховой опушкой. Царская мантия эта волочилась по земле и путалась в ногах; под крики ура! пробравшись среди размазанных по полу яств и опрокинутой посуды Нута вскарабкалась на стол, а потом на престол — только чтобы не обидеть подданных. Ибо Нута все ж таки чувствовала, хотя и смутно — как во сне, — что престол нелепо поставлен.
— Великая государыня! — голосила простоволосая женщина, так и не успевшая приодеться с того времени, как она натолкнулась на Нуту и купца в зеркальной палате — та же темная кофта и оборванная по подолу неопределенного цвета юбка составляли единственный ее наряд. — Великая государыня! Требую справедливости! Младшенькая, Русавочка, у нее болел животик, от лебеды животик болел… она не плакала, но умерла. Я требую справедливости, государыня! Мой муж, он пытался что-то спасти, когда дом горел… За что же это?!
— Я не совсем понимаю, — виновато пробормотала Нута, встречая, куда ни падал взгляд, влюбленные, восторженные и требовательные лица… требовательные. — Но что ты хочешь? — спросила она беспокойно подвинувшись в слишком широком и глубоком кресле.
— Справедливости! — простонала женщина, и раздался треск.
Давно уже сыпалась с потолка известка и куски штукатурки, теперь же этого нельзя было не замечать, все головы обратились вверх: покрытый лепной позолотой потолок расселся на всю длину, обнаружив безобразные прорехи спутанных деревянных брусьев и балок, сыпался мусор. Кто-то пронзительно, с надрывом закричал. Сотрясающий грохот поколебал чертог, когда рухнул в тучах пыли целый простенок, каменная кладка пластами валилась на пол, ломала его и проваливалась куда-то в бездну, увлекая за собой новые груды камней и участки пола.
Все дрожало, с потолка сыпались обломки; потерянные, в ужасе, люди заметались, позабыв друг друга. Но пол уж пошел трещинами, которые раскалывали его на отдельные шаткие глыбы, в провалы западали столы, катилась посуда и стулья.
Нута осталась одна, напрасно хватаясь за поручни высоко поставленного и потому особенно неустойчивого престола. Подданные ее бежали, шарахались взад-вперед, сколько позволяла ходуном заходившая под ногами твердь, и только доблестный витязь Взметень оказался рядом, прыгнул через широкий уже провал, чтобы подхватить со стола принцессу.
Он подал уж было руку, не забывши при этом учтивого, хотя и скомканного присловья, как вдруг ломаная глыба пола под ногами, походившая на шаткую речную льдину, резко просела, перекосившись, и витязь с изумлением на лице опрокинулся — Нуте на руки.