— Держитесь за меня! — учтиво воскликнул Взметень, когда маленькая женщина рывком вытащила его из бездны и помогла утвердиться на краю пропасти. Кажется, стольник не понял, что тут на деле произошло, не больше того сообразила и Нута, только и успела отозваться:
— Спасибо!
Однако льдина под ними, опять начинала крениться, они едва успели вскочить на стол, как и стол поехал, заскользил и застрял в провале.
— Держитесь за меня! — кричал Взметень, отчаянно перебирая ногами.
— Держусь! — кричала Нута и скакала вместе с витязем по зыбкому месиву переломанной утвари. — Не выпускайте моей руки! — заклинала она, смутно сознавая, что спаситель ее тотчас провалится в тартарары, стоит его упустить.
И так они прыгали довольно счастливо, покидая предательскую твердь в тот самый миг, когда она начинала разрушаться и обваливалась в гулкое никуда. Где-то Нута прихватила еще двоих, она кричала, чтобы держались, да и мудрено было придумать что другое, ничего больше не оставалось, как держаться друг друга, раз уж ничего надежного и стойкого вокруг не было.
Сверху сыпался, побивал и мозжил людей камень, стены валились, потолок провис каким-то дряблым разломанным полотном. Вопли, крики, стоны, призывы — и все сминающий грохот!
Невозможно было понять, где перебрались они в сплошном тумане поднявшейся пыли через обрушенные стены, как очутились в другом покое, где тоже все рушилось, а если что и держалось, то чудом. Той же связкой, сцепившись руками, — Нута настаивала на этом, не переставая кричать! — бежали они переходами и лестницами, через перекошенные полуоткрытые двери, ничего не различая временами в сплошной пыли, пока не заблистало в окне утро. Алая заря в высоком окне притушила внутренний свет дворца.
— Бейте стекла! — вскричал Взметень.
Так они выбрались на широкий каменный подоконник не выше сажени над землей, попрыгали в траву и помчались по зыбкой, неверно колыхающейся земле — сзади погоняла их зловещими низкими рыками бездна. Двое витязей волокли Нуту за руки, она задыхалась, разинув рот, и упала, едва взбежали на холм.
Где был дворец, мутно шевелилась черная, словно распаханная земля, еще не свободная от мусора: обломки крепостных зубцов, камень, расщепленные бревна. Все уходило в трясину, затягивалось… и стало тихо.
Первые лучи солнца высвечивали черную проплешину на полях четверть версты в поперечнике. Затянувшаяся рана сровняла верховья оврага, который трудно было теперь уж опознать, и поглотила соседний пригорок, оставив от него обнаженную песчаную осыпь.
Отдышавшись, Нута оглядела спутников. Их было не больше десятка, истерзанных, бледных людей — все кто уцелел. Голый по пояс купец, мрачно выгребал из карманов драных своих штанов целые пригоршни золы — то были его алмазы. Крепкая, крестьянского сложения женщина жалась к кустам, прикрывая обнаженные груди, ибо оставила старую свою рвань во дворце, а роскошные наряды, в которые она там облачилась, рассыпались в прах, оставив ее в самом несчастном и беспомощном положении. Немного чего успевшие нацепить на себя витязи — их осталось трое — кое-как еще сохраняли пристойность. И все, кто уцелел, блудливо отводили глаза, избегая друг друга.
— Ну, я пойду. До свидания. И всего хорошего! — догадалась сказать Нута.
Впору было бы плакать, да не осталось сил; принцесса пошла неверной от утомления, расслабленной походкой и понемногу скрылась в низко рассевшемся по ложбинам тумане.
Отправив дворян на поиски мессалонской принцессы, а потом сразу в погоню за пигаликом, великая государыня и великая княгиня Золотинка не спала, ожидая известий. Во всяком случае, стоило ей задремать, как постельница Малмора, разбуженная, в свою очередь, девушками, решилась обеспокоить великую государыню по настоятельной просьбе начальника караула.
— Вот, — сказал в темноте витязь, показывая блеклое мерцающее зарево над черным краем земли.
Но это был не пожар, дружно уверяли караульные.
Порядком продрогнув на крыльце, Зимка велела послать дворян на разведки. А когда начальник караула Ярыш осторожно возразил, что людей нет, мудро отвечала, что послать двоих. Она была раздражительна, нетерпелива и, вернувшись в душную спальню, уже через четверть часа послала сенную девушку узнать, где посланные.
Не возвращался никто. Зловещее зарево мерцало ровно и не менялось часами, ничего иного Ярыш сообщить не мог. Временами, толпившиеся во дворе кучера и ездовые различали как будто бы тяжкий и низкий гул, похожий на глуховатый, словно бы подземный топот.
Послать уж решительно было некого и потому измученная неизвестностью Зимка распорядилась под утро отправить на зарево двух верховых гайдуков.
Не вернулись и гайдуки. Зато у ворот двора поймали оседланную, без всадника, лошадь, и люди говорили, что видели в полях другую — вставало солнце.
Что-то происходило в мире, зловещее и значительное, а здесь в затерянной корчме на краю спаленного еще год назад села ничего не знали. Невозможно было оставаться в безвестности — свыше сил. Зимка послала последних гайдуков на поиски пропавших разведчиков, а если бог даст, то и всех остальных людей. Полчаса спустя прискакал взъерошенный малый в красном кафтане с развевающимися разрезами.
Некий восторженный ужас заставил гайдука забыть приличия, он ворвался к государыне без доклада, но великая государыня Золотинка имела дар вразумлять и самых восторженных, и самых испуганных. Она смутила малого несколькими холодными словами и выслушала его, не выказывая чувств.
Особого самообладания, впрочем, от Зимки и не потребовалось. Пусть это покажется поразительным, но Зимка почувствовала облегчение, когда узнала сногсшибательную новость, что «все погибли». Конечно же, не самая смерть дворян и множества простого народа была причиной столь примечательного душевного движения, Зимка, при всех ее малых и больших недостатках, не отличалась кровожадностью, слованская государыня сохраняла достаточно человечности, чтобы вздохнуть о гибели стольника и других известных ей в лицо витязей, но — и нужно правильно понять государыню — после ночи полнейшей неизвестности и самых невероятных предположений не худо было наконец вернуться к определенности. А смерть — это самая определенная на свете вещь.
И потом, рассуждала Зимка, пытаясь разобраться в чувствах, — блуждающий дворец такая потрясающая штуковина, что покроет всё, все недоразумения, странности и нескладицы этой ночи; блуждающий дворец задаст головоломку даже такому прожженному чародею, как обратившийся в Видохина, а затем объявивший себя Могутом Рукосил. И понятно, заранее понятно, что эта зловещая, загадочная напасть, болезненная опухоль земли, не имеет ни малейшего отношения к пигалику. Не имеет отношения к пигаликам вообще, как таковым, к пигаликам-лазутчикам и пигаликам-изгоям, к пигаликам связанным, посаженным на конюшню и оттуда бежавшим в особенности. Следует успокоиться на этот счет. Если Зимка чего и нагородила непотребного, то кто-то тут неподалеку нагородил много больше.
— Едем! — решила Лжезолотинка, едва дослушав сообщение гайдука. — Я хочу посмотреть сама! Что это за дворец и что от него осталось.
Последний из оставшихся под рукой дворян — Ярыш, — теперь он отвечал за все — пробовал было возражать. Этот дородный, не весьма расторопный и отнюдь не склонный к легкомысленным предприятиям дворянин испытывал большие неудобства от необходимости настаивать на своем и вступать в пререкания с государыней, однако ж, набрался мужества заявить, что при нынешнем положении дел самое разумное и основательное — незамедлительно возвращаться в Толпень, выслав вперед нарочного с подробным известием о событиях ночи.
Прежде Ярыш, незначительный человек в дворцовом обиходе, не имел доступа к государыне и тем труднее приходилось ему сейчас: трудно было убедить своевольную и порывистую в решениях великую княгиню Золотинку. К тому же Зимка-Золотинка имела свои собственные, неведомые Ярышу соображения, что понятно же не облегчало тому задачу. Теперь, когда ночные недоумения разрешились, если не сказать удовлетворительным, то, во всяком случае, определенным образом, Зимкины помыслы обратились к хотенчику. И в этом смысле опять же следовало, пожалуй, благословить случай, который избавил ее от лишней опеки. Случай же подсказывал Зимке образ действий: чем больше волокиты и путаницы, тем лучше. Жгучее любопытство, которое вызывал в ней резвый и жизнерадостный хотенчик, любопытство, замешанное на страстной надежде какого-то невиданного освобождения, какого-то нечаянного счастья, возбуждало Зимкину волю, и хитрость ее, и отвагу, и воображение — все самые лучшие и худшие ее качества. И, конечно же, не Ярышу было выстоять против жгучей и опасной смеси страстей, которую таила в груди государыня.