— А дальше? — продолжала нести околесицу Золотинка.
— Лес.
— А потом?
— В лесу все равно свиньи, — вздохнул Обрюта.
Дальше Золотинка уж не решилась продолжать эту игру, но Обрюта и сам был малый не промах.
— А кроме свиней поджидает сейчас Юлия слованская государыня Золотинка. А еще дальше большое село Безуглянки, там поджидают государевы ратные люди. Они рыщут по всей округе, отыскивая пропавшую государыню.
— Я что-то не понимаю, — пробормотала Золотинка.
— Признание это делает вам честь, сударь! — бесстрастно отметил Обрюта.
Вдруг Юлий, словно очнувшись, порывисто кинулся к двери и рванул запор.
— Стереги пигалика! — бросил он на пороге и выскочил во двор.
— Придется, сударь, потолковать! — быстро сказал Обрюта, придерживая пигалика на месте, и устремился за князем.
Низкая широкая дверь осталась открыта, и Золотинка слышала Обрюту, который говорил «я сейчас за тобой, мой мальчик! Постой!» Юлий вскочил в дрожки. Обрюта однако не мог оставить пигалика одного, метнулся опять к крыльцу и остановился.
А Золотинка, потрясенная необъяснимым предательством хотенчика, медлительно приблизилась к окну. Рогулька настойчиво постукивала о пыльную слюду и неровный свинцовый переплет. Золотинка уж протянула руку, чтобы избавить хотенчика от бесполезных треволнений, когда передумала, прохваченная новыми сомнениями.
Не касаясь зависшего в воздухе хотенчика, она засветила Эфремон и провела им поверх палочки. Хотенчик вздрогнул и обвалился на пол замертво, как всякая другая деревяшка.
Свалился в обморок или, можно сказать, во внезапный обморочный сон. Желание Юлия заснуло в нем до нового пробуждения, которое зависело уже от волшебницы. Она торопливо замотала охвостье и спрятала палку под куртку. Тут как раз и заскочил в горницу несчастный от бездны хлопот Обрюта.
— Послушайте, маленький сударь, — заговорил он с ходу, — давайте по-хорошему. Придется во всем разбираться. Поэтому я свяжу вас до возвращения.
— Это бесполезно, — сухо возразила Золотинка. — Я умею развязывать узлы.
— Ничего, найдем управу, — не смутился Обрюта.
— Если вы действительно друг Юлия, вы должны были слышать такое имя: Поплева, — сказала она, отступая. Одни только быстро, словно бы злобно брошенные слова удерживали их еще от действительной схватки.
Обрюта мгновение колебался.
— Поплева — названный отец Золотинки и мой добрый товарищ. Зимой он ходил в столицу…
Недоговоренное означало: и имел тайное свидание с государыней. Имел тайное свидание и что, не понял?
— Где он сейчас?
— Вы много от меня хотите, сударь, — возразил Обрюта.
— Я хочу видеть Поплеву. Все станет ясно после нескольких слов.
— Несомненно. Несомненно. Я понимаю. Вы хотите видеть Поплеву. Вероятно потому, что он очень далеко.
— Но где же он? Мне нужно его видеть! — возразила Золотинка. — Где Поплева сейчас?
— Дайте-ка лучше камешек. Что на руке, что светится. — Ступивши ближе, Обрюта выдвинул меч из ножен. Бдительный взгляд его не сулил ничего хорошего.
Через открытую на солнце дверь доносился, затихая, топот копыт и визг колес, это выкатился из ворот Юлий.
— Дайте камешек по-хорошему, — предупредил Обрюта. — Я, пожалуй, верну его, как только сумеем договориться. Дайте камешек и я устрою вам свидание с Поплевой. Постараюсь устроить.
— Простите, Обрюта! — возразила еще раз Золотинка. Некогда уж было размазывать. Она подняла Эфремон в лицо противнику — мгновенная, как молния, вспышка обожгла глаза. А Золотинка (вовремя зажмурившись) бросилась мимо застывшего в мучительном ослеплении человека. Она выбежала во двор — вскочил цепной пес, увернулась от какого-то парня с дубиной — в ворота — и в заросли.
Только ее и видели.
Когда Обрюта очухался и стал различать вокруг себя встревоженные лица, он успокоил работников, заверив, что они поступили правильно, отказавшись от погони за пигаликом, как дела безнадежного и небезопасного.
Сказать начистоту, Обрюта почувствовал облегчение, когда выяснилось, что неодолимые обстоятельства мешают ему заняться пигаликом и его россказнями. Не особенно сожалел он и о сиреневом камешке, который чудом только (полагал Обрюта) не попал ему в руки, ибо в противном случае пришлось бы ломать голову еще и над камешком.
А голова у Обрюты и без того болела. Пустившись в лес вдогонку за Юлием, — поспешной такой, недостойной положительного человека рысцой — Обрюта перебирал в уме оставшиеся на его совести заботы. После того, как две из них, как сказано, скоропостижно разрешились (камешек ускользнул, а пигалик убежал), оставалось малым счетом четыре или пять. Великая слованская государыня озаботила Обрюту сразу двумя задачами, одна из них состояла в том, чтобы достойно государыню приветить, вторая, чтобы незамедлительно ее сплавить. Нужно было подумать о безопасности Юлия — дума эта не выходила из головы Обрюты! — приискивать князю новое убежище, притом, что широкое распространение хотенчиков в среде всякого рода проходимцев делало простую перемену места мерой недостаточной и, может быть, запоздалой.
Далее маячили в голове изрядно запыхавшегося от бега, облитого потом Обрюты рыщущие по всей округе в поисках пропавшей государыни разъезды, сенокос, охромевшая кобыла Звездочка, жена и простывший обед, наконец, воспаленное горлышко младшенькой — Любавушки. И уж совсем в отдалении, в некой покрытой целомудренной пеленой дали мерещились ему дыба, кнут и прочие принадлежности столичных застенков. Столичные застенки однако, как бы там ни было, не принадлежали к числу первоочередных забот и потому Обрюта, как мудрый и уравновешенный человек, привыкший во всяком деле к последовательности, старался по возможности исключить и дыбу, и кнут из круга ближайших помыслов.
Яркое платье великой государыни Золотинки он приметил в тени дубов еще за сотню шагов и ужаснулся — багряная отметина, если верить Юлию, вертелась возле свиней уже третий день.
Задыхаясь от быстрого шага, Обрюта заторопился представиться, но прежде первого слова еще успел сообразить и почувствовать, что тут у них происходит. Растревоженная и как-то нетерпеливо раздосадованная государыня напрасно пыталась добиться от любимого сколько-нибудь внятных объяснений, повторные поцелуи нисколько ее не утешали. Не уверенный в себе и виноватый от невозможности успокоить женщину, Юлий откровенно обрадовался Обрюте; нуждалась в посреднике и Золотинка. Обрюте позволили говорить. В двух словах растолковал он свои отношения с Юлием, изложил свою часть происшествия, как видел он его и понял, после чего без задержки перешел к делу:
— Государыня, — заявил Обрюта, сопровождая обращение новым поклоном. Верно, он был не особенно ловок, стриженный в скобку деревенский увалень, но нечесаная Лжезолотинка в помятом, далеко не свежем платье склонна была к снисхождению. — Вся страна встревожена вашим исчезновением. Полагаю, что встревожена, хотя, ясное дело, не могу утверждать это наверное. Не может такого быть, чтобы не была встревожена. Посланные в поисках пропавшей государыни дозоры уже бесчинствуют в деревнях и селах. Так что страна встревожена. Умоляю вас, государыня, ради вашей же безопасности немедленно возвращаться в столицу. Если люди нынешнего государя найдут вас в лесу с Юлием, полагаю никакие объяснения уже не помогут. Вы в смертельной опасности. Спасение вижу одно: заново потеряться, а потом найтись где-нибудь подальше от моего имения. У нас тут, в Безуглянках, наслышаны о постигших вас дорожных превратностях, я думаю вы сумеете оправдаться… — Она сердито дернулась, но Обрюта, вполне понимая преимущества своего положения, не обращал внимания на эти бабские штучки. — Сумеете оправдаться, если там, в столице, возникнет необходимость оправдываться. В Камарицком лесу можно блуждать неделями. Не вы первая, государыня. — Добравшись до конца, Обрюта перевел дух.
Однако великая государыня не считала вопрос исчерпанным.
— Так кто же этот пигалик? Вы ничего не добились? — Она придержала Юлия, который, скучая непонятным ему разговором, пытался выказать свои чувства.
Обрюта безропотно повторил все, что считал важным. В деревне он слыл человеком честным и потому, не желая ронять себя, позаботился о том, чтобы повторный рассказ не расходился с первоначальным сообщением. А поскольку в первоначальном сообщении по вынужденной его краткости пришлось-таки опустить кое-какие невероятные и не заслуживающие внимания подробности, вроде того, что беглый заморыш называл себя Золотинкой, то Обрюта не стал вносить противоречий в гладкое повествование и на этот раз.