Как ни велик был соблазн добраться засветло до лесу, Золотинка упрятала рогульку в надежное узилище — за пазуху и за пояс, поглядела на черпнувшее уже землю солнце и направилась к харчевне.
За воротами под тесовой крышей открылся широкий двор с колодцем и коновязью, на дальнем краю его, замыкая ряд навесов и амбаров, тянулся длинный поземный дом. Десяток лошадей во дворе, хотя и смутили пигалика, однако мало что сказали ему об удушливом столпотворении в полутемной горнице.
Конницей, по всему видно, в харчевне не обошлось, всем заправляла пехота. На столах среди не слишком щедро расставленной посуды высились высокими гребнями и перьями шлемы, других доспехов, правда, не примечалось, редко — нагрудник или кольчуга, больше кожаные полукафтанья да мечи на перевязях. И напрасно было бы искать щиты, копья или бердыши — в тяжелом вооружении не было необходимости, харчевня-то, судя по всему, сдалась без боя. Что, впрочем, не особенно успокаивало.
Золотинка замялась на пороге, подумывая заночевать в поле как придется, когда очумелая от призывных криков служаночка остановилась, удерживая большой глиняный кувшин, как ребенка.
— Пусто у нас, хоть шаром покати! — выпалила она высоким, но каким-то странно заглушенным, словно бы не совсем внятным голосом, который заставил Золотинку встрепенуться в трудном припоминании. — Ничего нет. Господа военные обещали корову, но не возвращаются.
— А комнатка какая найдется? Приткнуться, — быстро, чтобы придержать девушку, спросила Золотинка.
Мучительно знакомый, нечто будивший в душе голос заставлял Золотинку мешкать, хотя понятно было с первого взгляда, что искать в переполненной завоевателями корчме решительно нечего. Это-то и пыталась внушить малышу озабоченная служаночка.
— Вам негде ночевать? — спросила она, отбивая любезности вояк — стоило бедняжке задержаться на два слова и она уж лишилась свободы, прихваченная поперек стана. — Если только вы не очень голодны, — вскрикнула она жалобно и, не выдержав насилия, приветила любезника кувшином.
Он принужденно загоготал, а когда выпустил девчонку, выругался сквозь зубы — видно, кувшин оказался увесистый.
— Вам лучше уйти! — жарко шепнула служаночка, подскочив к двери.
Угарная горница за спиной девочки — на вид ей казалось лет двенадцать или четырнадцать — гудела… И опять нечто такое в крошечных губках девочки, исстари знакомая жалоба и укор, заставило Золотинку насторожиться. Подозрение представлялось, однако, настолько нелепым и несуразным, что стыдно было как-то и продумывать его до конца.
— Как тебя зовут? — спросила Золотинка, злостно мешкая.
В горнице стучали, теребили служаночку криками, она лишь глянула, укоряя малыша за бесцельные, не вовремя разговоры, и, явив на мгновение бледное чистое личико, исчезла в дыму преисподней. Пренебрегая враждебными взглядами питухов, в некотором забытьи, Золотинка шагнула за ускользнувшей девушкой. Досадливое недоумение, неладно шевельнувшееся что-то в глубинах совести заставили Золотинку побеспокоить ближайшего из вояк:
— Простите, сударь, — сказала она нежным пигаличьим голоском, — вы не знаете случайно, эта девушка, служанка, давно она здесь? И сколько ей лет? Она что, дочь хозяина?
Напрасно однако Золотинка рассчитывала умиротворить собеседника сугубой вежливостью. Нехорошо этой вежливостью уязвленный, долговязый ратник скорбно разглядывал малыша, не выказывая ни малейшей склонности к сотрудничеству.
— Спасибо, сударь, — молвила Золотинка, когда молчание неприятно удивленного вояки стало внятно даже шумным его товарищам. Они выжидательно повернулись.
Ни на чем больше не настаивая, Золотинка благоразумно отступила к стене, где присела на корточки и развязала котомку в расчете на залежалый сухарь.
Маленький, с тихим вежливым голоском пигалик, стремился, по видимости, стать еще меньше, насколько это было возможно, и, уж во всяком случае, никому себя не навязывал. И все же добросовестная скромность его не прошла незамеченной. Скромность в этом шумном вертепе сама по себе уж гляделась вызовом, вежливость и воспитанность малыша оскорбляли глубинные понятия кабацких удальцов. Не поднимая глаза, пигалик ощущал себя средоточием враждебного любопытства.
Заскрипели замусоренные половицы, и в двух шагах перед Золотинкой остановились башмаки. Человек наклонился подтянуть чулок. Обглоданный мосол в руке мешал ему управиться, человек оставил чулок, ничего не достигнув, а кость, покачнувшись, обронил Золотинке под ноги.
Это был завидных размеров мосол, не вовсе даже еще обглоданный и с признаками костного мозга внутри.
Долговязый хмырь, не дрогнув ни единой черточкой отупелого лика, глядел уныло и не особенно даже осмысленно, словно бы не совсем понимал, какое употребление нежданному подарку сделает приблудный пигалик. Может статься, имелись у скучного хмыря кое-какие соображения на этот счет, но затруднялся высказать.
Постоявши над Золотинкой, — вопросительный взор ее не многим ему помог и никак не отразился на рыхлой ряшке — он шатнулся назад к столам и принялся сгребать разбросанные между кружками и кувшинами объедки, решивши, наверное, взять количеством, если уж со смыслом туго. Но и количество плохо ему давалось: кости проскальзывали между рук, сыпались на пол, а долговязый тихо и тупо упорствовал, рассчитывая унести все зараз. Отчаявшись дождаться чего-то решительного, нетерпеливые зрители приходили в волнение, и кто-то догадался швырнуть кость по назначению — прямиком через горницу. В пигалика не попал, но смачно угодил в стену, что вызвало вполне оправданное обстоятельствами веселье.
Золотинка вздрогнула и переложила котомку на колени, сдерживаясь. Другая кость скользнула по полу городошной битой. А потом тотчас пришлось пригнуться. Гаму было много, но снарядов, как видно, не хватало, вояки больше ревели да стучали кружками, а пигалик, сжавшись, испуганно зыркал. На, куси! Угощайся! — дальше этого жизнерадостная предприимчивость шутников пока что не простиралась. На последних шагах перед пигаликом долговязый споткнулся и все рассыпал, кости застучали по полу, и вояка со спущенными чулками остановился, не совсем убежденный в том, что этот удачный жест входил в действительные его намерения. Все ж таки по размышлении, обращая нужду в добродетель, он хихикнул.
Распахнутая в тусклый вечер дверь подсказывала Золотинке выход. Пора было уносить ноги. По правде говоря, Золотинка уж плохо помнила, чего упорствует и что ищет, первоначальные подозрения относительно служаночки, казались ей под действием обстоятельств праздным вздором. Девчушка эта была с виду моложе Нуты, и как бы ни походила она детским своим личиком на заморскую принцессу, простонародная речь без малейшей мессалонской гнусавости, много чего объясняющее, излишнее, пожалуй, самообладание говорили не в пользу малютки, указывая на не безобидную отнюдь опытность.
Померещилось, знать, решила Золотинка, вставая.
Но тут-то и выскочила заполошенная служаночка.
— Как ни совестно! — с налету треснула она долговязого кулачком между лопаток и воскликнула горячечным голосом: — Да ведь он маленький!
Пара сочных замечаний и раскатистый гогот по углам корчмы служили девчушке ответом. Распаленная отвагой, она не понимала, что гогот этот и есть прощение, что запальчивость ее одобрена и прощена; девушка дрожала, как это бывает с не столь уж храбрыми, но решительно бросившимися в неминучую опасность людьми.
— Вы просили комнату! — сердито выпалила она, обращаясь к пигалику с очевидным намерением так или иначе увести малыша прочь из горницы.
— Спасибо! — пробормотала Золотинка, окончательно прозревая в этот миг, что девчонка все ж таки не принцесса. Впрочем, это ничего меняло, так или иначе поздно было уж идти на попятную — нехорошо.
— Идите за мной! — запальчиво бросила служаночка. Переменчивые нравом рубаки хохотали от удовольствия.