Путь великого слованского государя на этот раз лежал в Птичий терем, подслеповатое строение на краю пропасти. Редкие окошки в решетках и мощные ребра поперечных устоев, которые прорезали там и здесь скучные серые стены, не вязались как будто с понятием «терем» и тем более «птичник», но вполне выполняли свое прямое назначение — основательное это сооружение скрывало службу наружного наблюдения.
Лжевидохину не нужно было подвергать себя превратностям пути под открытым небом, чтобы попасть в терем. Пустынные темные переходы, которыми двигалось шествие, разветвляясь, соединяли к удобству старого оборотня службы и приказы Вышгорода. Не слезая с кресел, он отпер новую железную дверь, которая замыкала переход, и сразу же оказался в приказе — низкой сводчатой комнате со множеством простых деревянных полок под книги и свитки и длинным столом, который упирался торцом в основание решетчатого окошка, уже слегка посеревшего в преддверии дня.
Все свободные от полок стены занимали большие и малые чертежи, которые изображали раскрашенную Слованию, как она представляется с птичьего полета, порубежные страны, отдельно Толпень, Колобжег, Сурож, Крулевец, Любомль и другие крупные города. Иные чертежи изображали усадьбы, строения и даже дворы с хилыми человечками на них, кое-где перечеркнутыми, с уродливыми закорючками собак и прочей имеющей государственное значение живностью; представлены были также распутья, колодцы, придорожные часовни, могилы, переплетения дорог и тропок, впрочем, по большей части довольно бегло выписанные. Туго скатанные и перевязанные лентами свитки, что громоздились на полках, тоже, наверное, были чертежами. Большой белый лист с недоконченным рисунком каких-то диковинных колдобин — вероятно, это были горы — лежал развернутый на столе. Рядом, ближе к окну, на заляпанной темными пятнами скатерти располагались в полном порядке бумаги и стояла единственная на всю комнату чернильница, что свидетельствовало, по видимости, что Приказ наружного наблюдения не был особенно людным учреждением; в этот неурочный час приказная комната и вовсе пустовала.
В смежной коморке, скудно обставленной случайной утварью, спал на кровати, закрывши голову подушкой, верный человек Ананья. Лжевидохин оставил едулопа со светом за порогом — иначе трудно было бы повернуться — и принялся расталкивать спящего. Пришлось, не довольствуясь пинками, скинуть подушку на пол, после чего верный человек перевернулся на другой бок и прикрылся горстью в безнадежной попытке удержать еще несколько ускользающих мгновений сна.
— Я только что лег, — сказал он, открывая глаза, — а в прошлую ночь, сдается мне, не спал и трех часов. Да что там трех — двух не наберется. — Это было единственное приветствие, которым верный Ананья почтил плешивые седины великого слованского государя.
В свою очередь и Лжевидохин, пользуясь, правом короткого знакомства, выказывал не больше учтивости; он вовсе воздержался от объяснений, но прихватив на столике кувшин, вылил его на голову подручника.
— Это вино, — сообщил тот, отряхнувшись, как дворняжка.
— Что это ты, запил? — хмыкнул старик. — Ты же не пьешь вина.
— Отобрал у девок, — коротко пояснил Ананья.
— Так ты проснулся? — переменил разговор Лжевидохин.
— Нет, — честно отвечал Ананья, не давая себе труда задуматься.
Лжевидохин огрел его по щеке. И потом еще раз — по той же самой — не особенно доверяя собственной ловкости, он почел за благо повторить то, что однажды уже удалось ему вполне удовлетворительно.
— Теперь как? Проснулся?
— Да.
— Ты нашел пигалика, который назвался Жиханом? Того, что убежал в корчме от княгини?
Сидя на мокрой, залитой вином кровати, Ананья отвечал не сразу. Несмотря на однозначное «да», он, видимо, проснулся все-таки не настолько, чтобы уразуметь без запинки, о каком все-таки пигалике идет речь.
— Мм-нет, — возразил он без уверенности. — А может, нашел. Восемь девок возвратились и сидят без превращения вторые сутки. Черт знает, чего они там принесли в клюве.
— Этот пигалик — Золотинка, — безжалостно оборвал благодушные разглагольствования чародей.
Теперь только, как видно, утомленный до землистых оттенков под глазами Ананья проснулся окончательно. Залитое красным вином лицо трудолюбивого приказного походило на скоморошью личину, отмеченную для всеобщего сведения шишковатым носом и вывернутыми губами; теперь в лице этом впервые выразилось нечто живое.
— Золотинка? — повторил он как бы для себя. — Вот уж не думал.
— Никто не думал, — отрезал Лжевидохин. — Я и сейчас не думаю. Но проверять будем. — И он бессознательно тронул растрепанный хвостик ниток, где прежде болталась на халате пуговица.
— …Не думал, что судьба пойдет по второму кругу, — протянул Ананья, и это отвлеченное соображение в устах не особенно склонного к пустым рассуждениям подручника не понравилось, по видимости, Лжевидохину, который не мог уже не замечать, что стоит, изнемогая от слабости, тогда как верный человек его сидит на кровати в одном исподнем и мокрый.
— Не слишком ли много ты думаешь? — спросил он для примера.
— Напротив, — равнодушно отозвался Ананья, словно не замечая нехороших огоньков в глазах чародея. — Башка отказывает. Мне нужен помощник, а то и два. У меня на руках девяносто семь девок, не считая безвозвратно выбывших и пропавших без вести, у шестнадцати расстройство желудка, попросту говоря понос, у половины припадки, у всех странности и сверх того отчетность. Шестнадцать расстроенных животов и отчетность по четырем книгам — это слишком много для одного человека. Голова забита мусором. — И он гулко постучал себя по виску, показывая, как мусор отзывается на звук.
— Ладно, я дам тебе новых.
— Девок?
— Разумеется.
— Дайте одного помощника.
— Чтоб он мне всех до единой перепортил?
— А на меня есть расчет положиться?
— Как на каменную стену, — мрачно усмехнулся Лжевидохин. — Если не запьешь.
— А! Нет! — невыразительно отмахнулся Ананья. — Поздно начинать. Я конченный человек, хозяин.
— Вот теперь мне нравится, как ты заговорил.
Ананья только пожал плечами и потянулся к брошенным на треногий табурет штанам, таким узким, что они походили на мальчишечьи чулки.
Прошли в приказ, где едулопы с огнем в лапах стояли наподобие уродливых изваяний, а собаки опять легли, понимая, что ничего занимательного не дождешься.
— Читать донесения? — спросил Ананья, взявши толстую книгу в кожаном переплете. И, встретив свирепый взгляд чародея, спохватился: — Ах, да! Золотинка! Пигалик. У меня девки не расколдованные сидят — все стало, как вы у нас, государь, двое суток не показывались.
Не расколдованные девки были сороки, вороны, голуби и большая суровая сова, которая, как видно, внушала опаску своим мелким товаркам: птицы сторонились хищницы и суетливо перелетали между простертыми по чердаку балками, стоило только задремавшей было сове расправить крылья. Ниже, по неровному, покрытому закаменевшей грязью полу стояли в несколько ярусов клетки, где не смолкал осатанелый птичий грай — от чириканья воробьев до грозного клекота огромных горных орлов.
Угловатые, что крепко сколоченные сундуки, едулопы подняли Лжевидохина сюда, на пропахший запахами курятника чердак, и по знаку опустили кресла-носилки. Доставленный даровой силой, чародей отдувался как будто бы сам, своими ногами проделал восхождение на гору, потирал сердце и медлил взяться за Сорокон, чтобы превратить птиц в девок.
Все это были молодые девицы и женщины, большей частью раздобревшие от сытой малоподвижной жизни в тереме, крикливо и зачастую неряшливо одетые; они отличались сварливыми, каркающими голосами, беспричинным смехом, вызванной тысячью причин слезливостью и беззастенчивыми ухватками. Впрочем, это общее впечатление нарушали две или три девушки, в сдержанной повадке которых угадывалось нечто печальное и даже приниженное. Толстые равнодушные евнухи, что чистили клетки и прибирали по чердаку, не обращая внимания на сверкания Сорокона и беспрерывно следующие превращения, не расставались с плетками, они держали их за поясом или в голенище сапога, и, похоже, что девицы, все без исключения, имели представление о свойствах этого орудия — плети не вызывали у них ни малейшего любопытства. Напротив, девицы как будто старались и не смотреть туда, где занимались своим делом евнухи, а суетливо гомонили вокруг великого государя Могута, теснили друг друга, умильно заглядывая чародею в глаза, и незаметно щипались, толкались локтями за спинами у впереди стоящих.