Но Рукосил молчал, угрюмо наблюдая страдательные судороги дворца, в которых слышалась и боль, и ярость.
Опаленные жаром верхушки деревьев вблизи дворца уже горели, огонь медлительно распространялся против ветра, и даже там, где находился Рукосил, — в конце широкой просеки за прудом, ощущалось испепеляющее дыхание огненной бури.
— Великий государь! — решился обеспокоить Рукосила конюший Дермель. Он продолжал, встретив вопросительный взгляд: — Я полагаю необходимым поднять оба полка конных лучников, чтобы обеспечить в Попелянах порядок. И понадобится от трех до пяти тысяч человек посошной рати, горожане и мужики с дубинами. Нужно оцепить обводной ров, чтобы ни один искрень не прорвался к столице.
Государь рассеянно покивал, как старый человек, занятый больше привычными мыслями, чем собеседником, и заметил, указывая, что вполне понял предложение конюшего:
— Насчет посошной рати передайте земству мой приказ. И сейчас же возьмите людей, всех, кого найдете, для оцепления.
Конюший в сопровождении дворян удалился, а Лжевидохин опять уставился на огонь. В застылом взгляде его не было ничего, кроме мстительного удовлетворения и, пожалуй, усталости, той непобедимой усталости, которая так часто постигала оборотня среди трудов. Он глядел на пожар бездумным взглядом не способного ни к какому умственному усилию старика… Позднее в передаче окружавших государя приспешников оказалось, что он чего-то ждал и предвидел. Так бывает с великими мира сего. Позднее Рукосил и сам удивлялся, как это не случилось ему тогда никакого самомалейшего предвидения? Почему не выказывал он тогда дьявольской проницательности, которую приписывали ему придворные лизоблюды? Люди презренные, но — в чем не откажешь — наблюдательные.
Лжевидохин глядел на огонь, испытывая изрядный соблазн вздремнуть, несмотря на режущий уши, пригибающий рев пожара, от которого жались, втянув голову, и бледнели поневоле вынужденные терпеть эти страсти дворяне. Лжевидохин глядел, прищурившись, и под сонным, но таким многозначительным, как оказалось впоследствии, взглядом его пылающие двери портала, внушительные ворота, в которые могли бы въехать четыре всадника в ряд, грохнули изнутри, тяжелый резной створ слетел с петель, опрокинувшись на ступени широкой лестницы — из ревущего огнем чрева дворца ступил объятый пламенем человек.
Сдавленный ропот тревоги привел в беспорядок придворных, но и Рукосил затрепетал, схвативши поручни. Острое ощущение опасности пробудило жизнь.
Не совсем точно и уверенно находя широкие ступени, огненный человек спустился с лестницы на выгоревшую траву перед дворцом и двинулся краем просеки в направлении к Рукосилу. Высокое пламя, закрывавшее его с головой, опало, обращаясь в копоть и дым, скоро развеянные ветром. Казалось, — так представлялось на расстоянии — необыкновенный человек вышел из огня нагишом, обожженный до красна, до жара.
Бояре переглядывались, не смея спрашивать у государя разъяснений. А что оставалось Рукосилу, у кого спрашивать? Приспешники верили хозяину и потому не испытывали того сильнейшего недоумения, на которое обречен был Рукосил. Приходилось ждать.
Он узнал размеренную походку и скособоченную набок, сплющенную голову, на которой нечего было искать лица. Медный истукан Порывай! Истукан, после целого года бесцельных блужданий по Словании сгинувший в Межибожском дворце.
Первый, вызванный неожиданностью испуг прошел — эту опасность Рукосил слишком хорошо знал. К тому же он вспомнил о Параконе, которым так и не успел заняться за множеством следующих друг за другом событий. Волшебный камень Паракон, один из двух подарков кота, должно быть, и служил приманкой для истукана. Неодолимый зов волшебного камня вызвал Порывая из огненной бездны.
Если не просто, то убедительно.
Сомнение вызывал только самый Паракон, сомнительный подарок совсем не сомнительного негодяя. Рукосил потер перстень и, не добившись ответа, беспокойно подвинулся в кресле.
— Осторожнее, обалдуи! — прохрипел он, усмиряя едулопов, которые с трудом выносили зрелище красного огня, а теперь и вовсе чего-то растревожились, заколыхали носилки.
Тем временем медный истукан ступил на каменное забрало пруда и, не сделав попытки искать обходных путей, с шипением ухнул в воду — взлетели окутанные паром брызги. Бурливые завихрения на поверхности пруда указывали подспудный путь истукана по дну.
Вода кипела, считай что, на середине пруда, когда Рукосил поспешно обратился к Паракону, пытаясь остановить истукана. Он повторил приказ еще и еще раз, а скособоченная почерневшая чушка, служившая истукану головой, уже вспучилась у ближнего берега в пятидесяти шагах от чародея — Порывай рассекал волны.
Тогда только во внезапном, но запоздалом прозрении — вон когда! — Лжевидохин схватил перстень, чтобы избавиться от него как от источника опасности, бросить неверный Паракон под ноги истукану… И кольцо не сходило! Плотно засело оно на пальце и не поддавалось отчаянным, со скрежетом последних зубов усилиям. Бояре и дворяне пятились, не в силах совладать с собой при виде изуверских гримас хозяина; меднобокие витязи, следуя распоряжению полковника, заступили истукану дорогу, ставши перед носилками цепью, но зыбкая это была цепь, готовая всякий миг рассыпаться. Что такое мечи придворных честолюбцев перед неумолимым, все сминающим ходом истукана? Тут хорошо знали — ничто!
И уж лучше всех понимал это чародей.
— Назад! — сдавленно крикнул он, все еще пытаясь стащить предательское кольцо, когда почерневший в огне болван оперся мокрыми руками и взлез на забрало пруда. — Назад, мерзавцы!
Едулопы шарахнулись, справедливо принимая «мерзавцев» на свой счет, но шарахнулись и бояре, дородные, осанистые мужи, кинулись по кустам окольничие и поджарые дворяне — все приняли приказ за общее позволение спасаться. Витязи расступились, они тоже не видели возможности противостоять общему порыву, болван прошел сквозь ряды меднобоких тяжким, но спорым шагом, никто не посмел ударить ему в спину. Поджали хвосты и скулили собаки.
Сейчас же обнаружилось, впрочем, что ни собаки, ни витязи, никто не занимал истукана, он неотступно преследовал Лжевидохина и не обращал внимания на общую суету. Толпы дворян и витязей, простых ратников сопровождали истукана, как надоедливый рой мух быка, а тот, отмахиваясь от мечей и копий, поворачивал за носилками, куда бы ни бежал государь. Упрямый болван, по всему видно, не умел предугадать воображаемой точки встречи, чтобы двигаться наперерез, и потому, наметившись в каждое данное мгновение в чародея, отписывал кривые внутри зигзагов его пути; он не использовал преимущества, которое давали ему метания беглеца, заметно отставал от едулопов, не умея перейти на бег, и все же в этой неспешной, неуклюжей и неумолимой погоне было нечто внушающее оторопь и ужас.
Вдруг — это вдруг вызревало в возбужденных криках, в лихорадочной беготне, в гнетущем реве огня и клубах дыма — общее смятение пронеслось по саду. Случайный порыв ветра или закрученный пожаром смерч бросили жар и гарь на людей, они ринулись к выходу — только что было рано и стало поздно; искры и раскаленные головни летели над верхушками деревьев.
Из четырех устроенных в ограде ворот остались для бегства двое — южные и западные, на востоке и севере, куда прежде сносило жар, все давно пылало. Отдаленные западные ворота при том же не всякий мог и найти в затянутых удушливой мглой зарослях, где беглецы постоянно наталкивались на двухсаженную каменную стену, неодолимую преграду для потерявших голову людей, которые не имели ни времени, ни средств, чтобы взять препятствие приступом. Так что, по сути, остался один путь — на юг, к главным воротам, куда вела просека.