— Могу ли я позавтракать? — спросил я.
— О, конечно, сударь, конечно. Будьте так любезны, спуститесь в общую залу, а я сейчас же распоряжусь. — И он указал мне на грязную лестницу в углу комнаты.
Я начал спускаться. Лестница была крутая и длинная. Наконец я добрался до комнаты, которую француз назвал залой. Это был длинный, с низким сводом подвал, стены которого украшали две или три картины, но разобрать, что на них было нарисовано, не представлялось никакой возможности из-за покрывавших их сальных пятен и копоти. Из мебели в помещении было лишь несколько колченогих столов и таких же стульев.
Когда я вошел, там сидели три человека. Двое из них были заняты игрой в шахматы, а третий, по-видимому, не имевший к ним никакого отношения, внимательно следил за игрой, стараясь в то же время казаться погруженным в чтение бумаг, лежавших перед ним. Сев неподалеку от игроков, я заказал завтрак и, пока его готовили, от нечего делать стал рассматривать всех троих. Из шахматистов один был огромный, видимо, неслабый субъект, с длинными руками, большой рыжей бородой и сверкающими черными глазами. Его противник казался совершенным младенцем по сравнению с ним: это был хилый человечек с бледными щеками, жидкими усиками и водянистыми голубыми глазами. На носу у него неуверенно сидело пенсне, и из-за длинных волос его можно было принять за художника.
Оставив шахматистов, я обратил внимание на человека, сидевшего в углу. Этот был интереснее во всех отношениях. Во всяком случае я был очень удивлен, что встретил человека с такой внешностью в этом грязном притоне. Он был высок и строен, великолепно сложен и, по-видимому, обладал колоссальной силой. Голова его, окруженная ореолом черных как смоль волос, имела гордую посадку; у него были карие глаза с зеленоватым огоньком внутри, как у змеи. Но что меня поразило больше всего, так это то, с каким интересом он наблюдал за игрой этой странной парочки. Взгляд его был устремлен на доску, и он иронично улыбался, когда кто-нибудь из игроков делал ошибку, и одобрительно кивал головой при удачном ходе. Он был, видимо, сильно увлечен игрой, и я ждал, что он вот-вот заговорит. Но незнакомец сдерживался. Я заметил, что время от времени он весь содрогался от желания подсказать верный ход, и при ошибке, сделанной кем-либо из игроков, его лицо становилось настолько напряженным, что я невольно увлекся наблюдением за ним. Но вскоре мне подали завтрак, и в это же время игра окончилась. Высокий мужчина встал, сказал что-то по-немецки и вышел. Забавно было то, что выиграл меньший, после чего победным взором окинул всю комнату. В этот момент его глаза встретились с глазами незнакомца, наблюдавшего за этим поединком. Торжество во взгляде победителя исчезло, и глаза его сделались какими-то бесцветными — так птичка смотрит на змею. Тот поднялся, не проронив ни слова, подошел к выигравшему шахматисту и принялся расставлять фигуры на доске.
«Могу я просить вас сыграть со мной одну партию?» — произнес он на великолепном английском языке и, тонкими длинными пальцами взявшись за пешку, сделал ход первым. Маленький человечек что-то пропищал в ответ, и игра началась, а я занялся своим завтраком. Но невольно мой взор то и дело обращался на игравших. В самом деле, это было довольно любопытное зрелище. Заинтересовавший меня господин казался совершенно погруженным в игру. Он волновался так же, как и тогда, когда следил за чужой игрой, но опять-таки не произносил ни слова. Эффект, производимый им на партнера, был потрясающим. Тот сидел на краешке стула и казался совершенно подавленным своим противником с демонической внешностью.
Глава XII
Результат игры можно было, конечно, предвидеть с самого начала: выиграл демонический человек, как я окрестил его с первого взгляда, а хилый субъект, довольный уже тем, что отвязался от столь страшного партнера, схватил шапку и пулей вылетел из комнаты. Его противник обернулся ко мне и с самой любезной улыбкой произнес:
— Согласитесь, что учить дураков — долг всякого умного человека.
Не зная, что ответить, я благоразумно промолчал. Тогда он поднялся и, направившись ко мне, сел напротив, скрестив руки на груди. Затем сказал самым любезным и даже несколько заискивающим тоном:
— Вы ведь согласны со мной, мистер Гаттерас?
Сначала я был слишком поражен, чтобы ответить что-либо: каким образом этот человек мог узнать мое имя? Я приготовился было дать ответ, который не совсем пришелся бы ему по вкусу, но он продолжал:
— Вот мой партнер нуждался в хорошем уроке, но я пожалел его, потому что в жизни у него не много радостных минут. С другой стороны, вам, мистер Гаттерас, предстоит выдержать более трудную борьбу. Обстоятельства докажут вам это. Некоторые вовсе не хотят бороться, но их вынуждают обстоятельства, как, например, вас. Иные вступают в борьбу, будучи уверены, что не существует особенного риска, как, например, этот немец. Другие, наоборот, ищут этих приключений. Как вы думаете, к какому разряду людей я принадлежу?
Он улыбнулся плотоядной улыбкой, обнаружив ряд великолепных зубов. В третий раз я не знал, что ему ответить. Но наконец я собрался с духом и заговорил:
— Мне, право, трудно судить об этом, поскольку я мало вас знаю, но из всего увиденного заключаю, что лишь крайность толкает вас на борьбу.
— Вы ошибаетесь — наоборот, я ищу приключений. Я смотрю на них как на спорт: это единственное интересное в жизни. Ведь вы и сами так думаете, мистер Гаттерас.
— Не совсем так, однако вы знаете мое имя, а я ни разу в жизни вас не видел. Может быть, вы будете так добры и скажете, где вы видели меня?
— Охотно исполню ваше желание, но предупреждаю, что вы все равно не поверите моим объяснениям; однако я хочу вас убедить, что знаю очень много. Например, в правом кармане у вас лежат три карточки. — Тут он прикрыл глаза и откинулся на спинку стула. — Одна из них смята, и на ней ничего не напечатано, но написано карандашом: «Эдуард Брейтуайт, Маккарти-стрит, Сидней». Мне кажется, что написано именно «Брейтуайт», хотя некоторые буквы трудно прочесть. Другая большего формата, и на ней напечатано: «Сильвестр Ветерелль», а третья, мне кажется, ваша собственная, мистер Ричард Гаттерас… Не угодно ли вам проверить?
Я машинально сунул руку в карман и действительно вытащил оттуда три карточки. На первой стояло имя Эдуарда Брейтуайта — она принадлежала моему сиднейскому адвокату; вторую я получил от отца моей возлюбленной в тот вечер, когда мы впервые встретились на палубе; а третья была моя собственная.
Что это — колдовство или просто ловкий фокус? Я не мог ответить себе на этот вопрос. Но во всяком случае все происшедшее не увеличило моей симпатии к незнакомцу.
— Ага. Я ведь угадал! — воскликнул он. — Не притворяйтесь, мистер Гаттерас, что я не угадал, — это те самые карточки. Сознайтесь. Прекрасно. Я очень рад познакомиться с вами, тем более что, мне кажется, мы еще встретимся. Когда и где — не знаю. Но, что бы там ни было, будем надеяться, что наша новая встреча окажется не менее интересна и приятна, чем настоящая.
Я рассеянно слушал его, пытаясь ответить себе на вопрос — колдун он или фокусник? А он поднялся и начал натягивать перчатки.
— Простите, — произнес я, — я все думал об этих карточках и окончательно зашел в тупик. Скажите, как вы устроили этот фокус?
— По-вашему, это фокус? — засмеялся он. — Хорошо, пусть будет фокус. Но все же я хочу вам показать, что это не ловкость, а сила, и сила огромная. Но люди склонны все необъяснимые вещи, явления, недоступные их маленькому уму, сваливать в общую кучу и называть эту кучу фокусами. Если желаете, я покажу вам еще один «фокус» — как вы его назовете?
— Пожалуйста, — ответил я.
— Тогда смотрите.
Он подошел к окну, где стоял широкий стеклянный, наполненный водой сосуд, в котором плавал лист клейкой бумаги от мух. Он взял сосуд, перенес на стол, вынул листок и пустил плавать лист обыкновенной бумаги. Затем вынул из кармана коробочку с порошком, насыпал порошка на бумагу, отчего та приняла ярко-зеленый цвет, и зажег бумагу. Та загорелась с легким потрескиванием, источая дурманяще сладкий аромат. Да, бумага горела на воде.