— Все-таки нашли, — сказал Бранд.
Затем сложно и скверно выругался.
2
— Мирмикантропы? — спросил Ираклий сиплым шепотом. — Ты уверен?
— А кто еще? — зло ответил Бранд. — Люди?
— Ты знаешь, что я допускаю…
— Мы с тобой уже говорили об этом, — перебил Бранд. — Говорили много раз. В качестве последнего оплота Крепость существовала не один десяток лет. Кто уцелел — перебирались туда, к нам. Крайне маловероятно, чтобы где-то в Галактике затерялась еще одна планета, населенная людьми. Тем более невероятно, что мирмикантропы до сих пор ее не обнаружили. Ни один человек в здравом уме в это не поверит. Жаль, но чудес не бывает.
— Я не о том, — проговорил Ираклий. — Теоретически возможно, что покинуть Крепость успели не только мы…
— Опять ты за свое? — вздохнул Бранд. — Забыл, как дело было? А я, представь себе, помню. И как эти гады шутя сбивали наши корабли на взлете — помню!
— Кривой Джозеф раньше нас успел увести свой корабль от планеты… — гнул свое Ираклий.
— Потому-то мы и смогли оторваться, что мирмикантропы погнались за Джозефом! Как ты думаешь, много он со своими пассажирами имел шансов удрать от погони? Ни одного!
На том конце линии связи старейшина колонии тяжело вздохнул:
— Быть может, ты и прав… Только не будем раньше времени предполагать худшее, хорошо?
— Раньше времени — не будем, — согласился Бранд. — Но пока не станет ясно, кто заявился к нам в гости, наружу никому не высовываться. И меры предосторожности…
— Это ясно, — перебил Ираклий.
— Свирепые меры!
На том конце линии Ираклий снова вздохнул:
— А какие же еще…
— Связь только в самых экстренных случаях. В самых экстренных! И только через спутник.
— Дураку понятно…
— Дураку, может, и понятно, а некоторым — нет. Предупреди. Я видел, ты видел, а кто-то, возможно, сегодня вообще не глядел в небо.
— Предупрежу сейчас же.
— Тогда пока.
Бранд дал отбой. Он тяжело дышал: после стремительного бега-полета к Дому, сожравшего, между прочим, весь энергоресурс антиграва, легкие жгло огнем и мучительно кололо под сердцем. Успел… Спрятался… Юркнул, как мышь в нору.
В какой-то мере Дом и напоминал нору, глубокую и разветвленную. Снаружи он выглядел ничем не примечательной округлой горушкой, гранитным куполом, миллионы лет назад сглаженным древним ледником. В трещинах гранита укоренились кусты и низкорослые деревца. Местные мхи, лишайники и странные шевелящиеся то ли растения, то ли грибы, то ли вообще невесть что отважно осваивали жизнь на голом камне. Три расселины рассекали гору, по ним стекала вода во время дождей. Словом, обычная, ничем не примечательная возвышенность, каких много и на нагорье Бранда, и вне его.
Ни один из трех входов в Дом не располагался в расселинах. Где будут искать? Там, где сами бы спрятали. В чем-то логика мирмикантропов и людей близка. А значит, расселины категорически не годились. Два входа были вообще вынесены за пределы горы и соединялись с основными помещениями длинными штольнями; третий вход скрывался под многотонной гранитной глыбой, сдвигаемой механизмом, откликавшимся на радиопароль. Обычно Бранд предпочитал дальний путь через штольню.
Когда-то в Доме жили три семьи. Потом старые Дюбуа умерли, а их сын, женившись, перебрался к супруге на другой конец материка. Молчановы ушли жить в Цитадель. Бранд остался. Ему и здесь было хорошо, тем более что он был не один. Старый Бранд, отец, успел понянчить внуков. Жена, Хильда, тоже не слишком страдала от скуки и вполне рассудительно говорила, что в Цитадели и без нее скопилось чересчур много народу, тогда как безопасность настоятельно требует рассредоточенности. Дети — Эрик и Хелен — росли здоровыми и послушными. Что еще надо от жизни?
Эрик погиб — глупо, по молодечеству. Нечестно, когда дети уходят из жизни раньше родителей. Через год ушла Хильда, позволив себе угаснуть от непонятной болезни, а вернее всего — просто от тоски. А Хелен перебралась в Цитадель, вышла замуж за белобрысого дылду Юхана, и теперь у них двое крикливых близнецов — Юхан Младший и Хельга.
Она звала в Цитадель и отца. Бранд остался. По-своему Хелен была права: внуки должны расти среди людей, играть со сверстниками, и, кстати, дед им совсем не помешал бы… но потом, потом. Дом можно законсервировать на годы или просто уступить кому-нибудь, нуждающемуся в одиночестве, — все дело было в том, что в одиночестве нуждался сам Бранд.
Он знал, что его прозвали отшельником. Ему было все равно.
Теперь, когда не стало и собаки, одиночество окутало его, словно ватой, Бранд и страдал от него, и упивался им, как крепким вином. Пустую жизнь надо чем-то наполнять, и он наполнял ее риском, охотясь на клешняков самым опасным, зато самым увлекательным способом — как когда-то Эрик. Иной раз, пережив очередной адреналиновый впрыск, он думал о том, что когда-нибудь погибнет так же глупо, как Эрик, и ругал себя последними словами. А потом приходила простая, спокойная и холодная, как сосулька, мысль: умереть не страшно. Он свое пожил. Бесконечно цепляться за жизнь — ради чего? Что в ней есть такого ценного, что заставило бы прилипнуть к ней, как муху к патоке? Испытать еще одну потерю, еще одно опустошение? Или, уподобившись Ираклию, разменявшему девятый десяток, просто тянуть и тянуть, как тянет над лесом подбитый флаер, длить жизнь из интереса: придут когда-нибудь мирмикантропы — не придут?