Через приемную, в которой уже хлопотала секретарь Людмила, он вошел в кабинет. Пашкевич кивнул на кресло у стола: садись, подал листок с наброском приказа.
— Ознакомься.
Григорий прочел и обмер.
— Андрей, — растерянно сказал он, — что ты делаешь? Ну, не понравилась тебе «Утренняя звезда», хотя о качестве этой книги можно спорить, — твое право остановить издание. Ни одно производство не обходится без издержек, почему же ты все взваливаешь на нас с Шевчуком? Неужели издательство разорится, если мы просто спишем ее в убытки? И потом — какое отношение к этому имеют дивиденды? Дважды за один проступок не наказывают, ты же знаешь.
— За один? Да у вас их целый букет! Пока меня не было, вы с Шевчуком завалили редакцию.
— Андрей, я не хочу с тобой спорить. Я так рассчитывал на эти деньги... Ты же знаешь — у меня угнали машину, дочку надо отправлять на практику в Америку, брат лежит в психушке в Новинках... Я в долгах, как в шелках, этим приказом ты режешь меня без ножа. Не делай этого, Андрей, прошу тебя.
— Машина, дочка, долги — это твои проблемы, к издательству они не имеют никакого отношения, — жестко сказал Пашкевич. — «Афродита» — не богадельня, твои личные дела меня не касаются и не интересуют. Я и так слишком часто закрывал глаза на вашу лень, равнодушие, безынициативность.
— Это неправда. Мы с Володей отдали «Афродите» пять лет жизни. Мы вкалываем, как рабы на плантации, без выходных и отпусков. Почти триста книг за такой короткий срок — шутка ли! Ни одно издательство не может похвастаться таким результатом. Пока ты был в Америке, у нас вышло двенадцать томов и еще восемь сдано в типографии — это ты называешь ленью, равнодушием и безынициативностью?
Пашкевич через стол швырнул ему стопку газет и журналов.
— Можете повесить все двенадцать на крючок в туалете. Ты это уже читал?
— Вчерашние? —Григорий просмотрел заголовки. — Когда же? Ты ведь знаешь, я лишь вчера вернулся из Москвы, из командировки, вечер пробыл у вас, а сегодня мне надо отправить в типографию две книги. Аннотации, индексы, реклама — куча работы. Завтра просмотрю. Или вечером возьму с собой.
— Надо меньше спать. — Пашкевич с хрустом сломал карандаш и бросил в мусорную корзину. — Пришел бы на работу к восьми, как я, успел бы.
— Это несерьезно. —Григорий снял очки, у него слезились глаза. — Когда нужно, я прихожу, случается, даже не в восемь, а в семь. Просто сейчас я не вижу в этом необходимости. И вообще — что стряслось? Нас критикуют?
— Плевать бы я хотел на критику, критика — это всего лишь бесплатная реклама. Все куда хуже. Нас снова нет в списках бестселлеров. Ни одного названия. Уже два месяца. Так что ваши двенадцать книг — макулатура. И вы мне за это заплатите.
— Ах, вот ты о чем? — Григорий отодвинул газеты, у него несколько отлегло на душе. — Это я знаю и без газет. Мы давно к этому шли, и не делай вида, что для тебя это сюрприз. Мы тебя предупреждали десятки раз — и я, и Володя, и даже, насколько я знаю, Тарлецкий. Но ты не хотел нас слушать.
Пашкевич пропустил его слова мимо ушей, он умел слышать лишь то, что его интересовало.
— То есть как это — знал? Знал и ни черта не делал, чтобы переломить ситуацию? Это что — саботаж?
Григорий протер очки и снова нацепил их на переносицу.
— Ну вот, — вздохнул он, — уже и саботаж. Скоро ты нас объявишь врагами «Афродиты» со всеми, так сказать, вытекающими последствиями. Брось, Андрей, не валяй дурака. Мы уже давно твердим тебе, что поле нашей деятельности быстро сужается. Все долицензионные книги, которые пользовались хоть каким-то спросом, мы и другие издательства уже перемололи. Покупатель требует новинок, популярно то, что вышло в Америке или в Англии два-три месяца назад и там завоевало рынок; посмотри списки бестселлеров повнимательней. Времена пиратства, когда мы без всякого спроса хватали и переводили любую книгу, закончились. Впрочем, зачем я тебе об этом говорю? Мы завалены исками и жалобами, ты же все это прекрасно знаешь.