До этого Шевчук несколько раз встречался с дочерью в больнице. Вероника холодно кивала ему, односложно отвечала на вопросы. Жаловалась, что устает, что совсем нет времени — идут последние прогоны спектакля. Жалела, что мать не побывает на премьере. Его не пригласила, наверное, не могла забыть, как он выгнал ее из дому. Но Шевчук купил билет в кассе, не в партер, а на галерку, чтобы не нарваться на кого-нибудь из знакомых, и просидел там, на верхотуре, весь спектакль, отослав Веронике в антракте с женщиной, продававшей программки, букет белых роз. Она так и не узнала, от кого розы, да это и неважно — цветами была завалена вся сцена. Танцевала она действительно прекрасно, легко и вдохновенно, у Шевчука слезы на глаза наворачивались, когда он любовался ею в театральный бинокль.
«Ну вот, доченька, ты и добилась своего, — подумал Шевчук, сметая перчаткой с афиши налипший снег. — И я добился. Первый, наконец-то первый, а не вечно второй. Только почему так пусто, так безрадостно на душе? И ничего не хочется. Дождаться красного светофора, вылететь на перекресток, где погиб Олег Колосенок, и гори оно все ясным огнем...»
Над городом, набирая силу, кружила метель.
Конец