— «Континентал». Филиал, что на Шестьдесят восьмой улице.
— Прекрасно. А наш банк — на Тридцать четвертой. Я заготовлю двенадцать банковских чеков на сумму в двадцать тысяч долларов каждый, выписанных на ваше имя, а также захвачу с собой письма в двенадцать банков с просьбой от вашего имени открыть счет до востребования. Подписанные вами чеки мы приложим к письмам. Вы будете получать проценты, которые составят по тысяче долларов с каждого счета — забавное совпадение, не правда ли? Оставшиеся четыре тысячи вы положите на свой собственный счет в «Континентал».
Эми нахмурилась.
— Но… Как я объясню…
— Вам не придется ничего объяснять. Если когда-либо ищейки из Налогового управления проявят излишнее рвение и станут домогаться, откуда у вас деньги, то вы всегда легко докажете, что получили деньги в подарок от отца. Мистер Вулф уверен, что ничего у них не выйдет, Я тоже так считаю. Если вы упрячете деньги в сейф и станете расходовать по двенадцать тысяч в месяц, то продержитесь двадцать лет. Если же последуете нашему совету, то каждый год будете получать по двенадцать тысяч, а общая сумма не изменится. Не говоря уж о том, что в любой миг вы сможете забрать деньги, чтобы купить себе рысистого скакуна или что-нибудь еще в этом роде.
Эми Деново улыбнулась.
— Я бы хотела немного обдумать ваше предложение. Это вовсе не значит, что я вам не верю — напротив, я безгранично доверяю вам, а о своем решении сообщу до вашего ухода.
— Хорошо. Теперь вопрос: приходили ли по почте какие-нибудь чеки вашей матери после ее смерти? Либо домой, либо в контору?
— Сюда не приходили, а если бы их получали в конторе, то, думаю, мистер Тори сказал бы мне об этом.
— О'кей. Должен вам сказать, что кое-какие сдвиги уже произошли, — я больше не думаю, что ваше дело может занять целый год. Возможно, мы уложимся за неделю, а то и быстрее. Ваша мать в письме допустила одну ошибку. Если она и впрямь не хотела, чтобы вы узнали, кто вам отец, а судя по всему она пыталась избежать этого, то ей не следовало упоминать, что деньги приходили по почте в виде чеков. От чеков цепочка тянется к тому, кто их отправлял, да и деньги она, судя по всему, получала в банке, поскольку они все — в сотенных купюрах. Десять сотен ежемесячно. Скорее всего, она получала их в собственном банке. В понедельник вы это выясним. — Я открыл записную книжку. — Теперь я хочу задать вам несколько вопросов, в том числе — очень личных.
Это заняло у меня целый час, так что я едва поспел домой к обеду. Когда я вошел в дом, Вулф торчал в проеме двери, ведущей в столовую. Стоя там, он безмолвно давал мне понять, что мне следовало позвонить и предупредить о своем возможном опоздании. Впрочем, поскольку опоздал я всего на три минуты, то не стал перед ним оправдываться, а просто спросил, не желает ли он взглянуть на содержимое коробки перед обедом. Вулф отказался, так что я отнес коробку в кабинет, поставил на стол, а потом присоединился к шефу в столовой. Сев на свое место, я заявил Вулфу, что не хочу портить ему аппетит, но мисс Деново вняла нашему совету и в понедельник утром встретится со мной в банке, так что, если понадобится, с нее можно будет содрать не только задаток.
Как правило, после обеда (но не после ужина) мы пьем кофе в столовой, хотя порой, когда у меня имеются срочные донесения, Вулф велит Фрицу подать кофе в кабинет, а, спросив Вулфа, не желает ли он ознакомиться с содержимым коробки, я уже тем самым намекнул на то, что срочное донесение у меня имеется. Так что выхода у него не было. Поэтому, покончив с ломтями арбуза, залитыми подслащенным шерри, мы перешли в кабинет, а Фриц принес кофе. Я открыл коробку, но Вулф едва удостоил ее взглядом и уселся. Я прошел к своему столу, сел на вращающийся стул, развернулся и вынул из кармана записную книжку.
— Я провел у нее почти три часа, — заявил я. — Рассказать подробно?
— Нет. — Вулф налил себе кофе. — Только то, что представляет интерес.
— Тогда минут через десять вы уже сможете вновь уткнуться в свою книгу. Для простоты я буду называть мать и дочь Элинор и Эми. Больше всего меня поразило то, что у Элинор не обнаружилось ни единой фотографии. Нигде, даже на дне выдвижного ящика. Ни одной! Это исключительно важно, так что, пожалуйста, объясните мне, что это означает.
Вулф издал утробный звук сродни ворчанию льва, которого отрывают от добычи.
— Значит, ты так ничего и не нашел? — спросил он, отхлебывая кофе.
— Практически ничего. Беда еще и в том, что Эми ровным счетом ничего не знает. Вряд ли найдется другая девушка, которая в течение двадцати двух лет росла с матерью, но знает про нее настолько мало. Одно, правда, ей известно наверняка — во всяком случае, она так полагает: мать ненавидела ее, хотя и пыталась это скрыть. Она говорит, что имя Эми означает «любимая» и что Элинор, должно быть, сама не сознавала, какой насмешкой обернется наречение дочери.
Я подошел к столу Вулфа, налил себе из кофейника полную чашку, вернулся на свое место и отпил пару глотков.
— Были ли у Элинор друзья — мужчины или женщины? Эми и этого не знает. Да, конечно, последние четыре года она проучилась в колледже и почти не бывала дома. Характер Элинор? Осторожная, правильная и сдержанная — больше Эми ничего добавить не в состоянии. Она использовала также словечко «интроверт» — по-моему, чересчур старомодное для выпускницы Смита.
Я перелистал несколько страничек.
— Элинор хоть раз за двадцать лет должна была обмолвиться насчет своего детства или семьи, но Эми утверждает обратное. Она даже не подозревает, чем могла мать зарабатывать на жизнь до того, как устроилась к Реймонду Торну, с которым проработала до самой смерти. Она не знает даже, чем именно занималась мать у Торна; только отдает себе отчета том, что должность у Элинор была достаточно солидная.
Я перевернул страничку и отпил кофе.
— Вы не поверите, но Эми даже не знает, где появилась на свет. Предполагает» что это могло случиться в больнице «Маунт Сайней», в которой Элинор лет десять назад лежала по случаю аппендицита, но это только догадка. В этом Эми уверена — родилась она двенадцатого апреля 1945 года. Лет пять назад ей пришло в голову повидаться с врачом, который подписал ее свидетельство о рождении, но врач, оказывается, уже умер. Так что зачата она была примерно в середине июля 1944 года, но Эми не знает, где жила мать в то время. Она помнит только, что когда ей было три года, они жили с матерью в двухэтажном доме на Западной Девяносто второй улице. Когда ей исполнилось семь, они перебрались в более приличное место на Западной Семьдесят восьмой улице, а шесть лет спустя перемахнули через Центральный парк в Ист-Сайд, где я и побывал сегодня утром.
Я опустошил чашку и решил, что с меня достаточно.
— Подробности обследования квартиры я, с вашего позволения, опускаю. Если вы не против, конечно. Как я уже говорил, меня поразило полное отсутствие фотографий. И ни малейших сведений в письмах и прочих бумагах — ни намека! Если скормить все бумаги в компьютер, он выдаст какую-нибудь реплику, вроде: «Ну и что из этого?» или «Расскажи это своей бабушке». Конечно, куда с большим удовольствием я нашел бы, скажем, газетную вырезку про какого-нибудь мужчину, но увы. Кстати, я сказал, что у Эми нет ни одной фотографии своей матери? Придется нам самим откапывать где-нибудь. — Я закрыл книжечку и бросил ее на стол. — Вопросы есть?
— Грр-р.
— Согласен. Да, вчера вы спросили, не кажется ли мне, что Эми больше интересуют деньги, нежели гены. Не думает ли она, что у папочки, который так вот запросто расшвыривает банковские чеки, мошна так набита, что в нее можно запустить лапу? Вчера я не ответил, сегодня мне тоже нечего добавить. За три часа, проведенных в обществе Эми, я не узнал о ней ничего нового. Да и потом — так ли это для нас важно сейчас?