– Что вы такое говорите, матушка, – возмутилась я. – Если уж и выходить замуж, то раз и навсегда, как у вас с папенькой.
– Так ведь никто и не говорит, что ты будешь несчастлива с Дамианом Литином. Мальчик к тебе неравнодушен. Я бы взяла его, – весело закончила матушка и остановилась. – Едемте-ка домой, я ужасно проголодалась.
Ни у меня, ни тем более у Лили возражений не было, и мы направились на выход.
– Матушка, – у меня неожиданно взыграло любопытство, – а много ли букетов прислали вам утром?
– Я получила один, – ответила мадам Ламбер, – от твоего отца. А пятеро посыльных так и не донесли свои фиалки. Твой папенька отобрал их и изничтожил. О тех, кто желал заявить на меня права, я узнала позже из их возмущенных посланий.
– Однако вы пользовались популярностью, – улыбнулась я.
– Дитя мое, ежели бы ты позволила своему нраву взять над собой верх и была менее благоразумна, твои поклонники были бы смелей, – матушка щелкнула меня по носу. – А так только взглядами едят. Уж у меня-то глаз наметан.
– Точно-точно, и докторишка этот, – встряла Лили. – Тот еще кот – как сливки, всю мадемуазель глазищами облизал. Не болел бы зуб, я бы его в бараний рог свернула и на узел завязала.
– Вот, – указала матушка зонтиком на Лили, – слушай опытных женщин.
– Право слово, мне стыдно вас слушать, – возмутилась я.
Матушка рассмеялась, и я сердито отвернулась от нее и от улыбавшейся Лили. Хотя, не буду скрывать, услышать, что на меня обращают внимание, было приятно. Но углубляться в это не хотелось, сразу становилось стыдно и казалось, что я распущенная. Тем временем коляска подкатила к дому. Кучер соскочил на землю, открыл дверцу и помог нам выйти. Матушка скользнула рукой по его плечу, и мужчина расплылся в улыбке, низко поклонился и повез коляску к конюшне.
Когда мы пообедали, я отправилась в наш сад. Хотелось побыть в одиночестве. В моей книге лежали все записки из цветов Дамиана, а также его стихи, которые мне уже не нужно было читать, потому что я помнила их наизусть, но хотелось именно читать, словно это он сам мне написал их на листе бумаги. Да и его книга была со мной. Это глупо, я знаю, но мне казалось, что я найду здесь еще послания.
Однако открыла только лист со стихотворением, да так и осталась сидеть, мечтательно улыбаясь, вновь переживая эту ночь. За моими мечтами меня застала горничная, сообщившая, что пришел граф Набарро. Я досадливо поморщилась, пряча лист со стихотворением.
– Он знает, что мы дома? – спросила я. – Ах, да, вы же пошли доложить, конечно, мы дома. – Я обреченно вздохнула. – Просите.
Девушка удалилась, но вскоре вернулась в сопровождении его светлости. Онорат улыбнулся, завидев меня. Я поднялась со скамьи и ответила ему вежливой улыбкой. Граф прижался губами к моей руке, чуть задержав ее в своей. Я была вынуждена отвести взгляд – так пристально и испытующе смотрел на меня молодой человек.
– Вы прелестны, Ада, – наконец сказал он.
– Благодарю вас, Онорат, – ответила я. – Рада и вас видеть в добром здравии. Надеюсь, вы уладили ваши дела? – тон, которым я это сказала, вышел несколько ядовитым. Но граф, кажется, ничего не заметил.
– Благодарю за заботу, очаровательная, все разрешилось наилучшим образом, – сказал мужчина с улыбкой.
Я присела и указала графу на место подле себя. Он тут же воспользовался моим приглашением и попытался завладеть рукой, но я сцепила пальцы в замок и сжала руки коленями. Это была некрасивая поза, так благородные девушки не сидели, но мне не хотелось, чтобы Онорат прикасался ко мне, не хотелось, чтобы это привело к очередному объяснению, на которое я не смогу ответить. Более того, следовало дать понять, что чаяния мужчины лишены смысла, и я больше не хочу и не могу принимать его ухаживаний.
Кажется, Онорат это понял и без слов. Лицо его помрачнело. Молодой человек уставился себе под ноги, сжал пальцами край скамьи и так застыл, не говоря ни слова. Я тоже молчала, не зная, как поступить. Сказаться больной и уйти было совсем уж хамством, и я осталась рядом.