Глава 1. Счастливое детство
С раннего детства я была необычным ребенком, ибо находила прелесть и пищу для ума в таких вещах, которые показались бы странными и безумными не только для моих сверстников, но и многих взрослых людей.
Я могла часами, лежа на кровати, смотреть на игру солнечного луча на потолке моей спальни, размышляя сколько миллионов миль он пролетел из чудовищной ядерной топки, дабы порадовать только меня.
Или смотреть на труп кошки, замученной жестокими дворовыми детьми, размышляя о жизни и смерти. О месте в жизненной системе координат этой кошки и этих детей. Я вслушивалась в мерное капание воды из протекающего крана в ванной, и мне слышалось в нем нечто зловещее... Какие-то голоса ада, сулящие безумие и смерть грешному миру.
В разводах старой облупившейся краски на стенах подъезда лишь мне чудился чей-то чудовищный лик, грозящий сожрать любого, проходящего мимо.
Я видела дальше всех, и слышала лучше всех. Мои чувства находились на границе, отделяющей наш маленький уютный мирок от бесконечных тёмных пределов, где целую вечность точат зубы и клыки безымянные дети хаоса.
Излишне даже говорить, что к двенадцати годам я перечитала все книги из семейной и школьной библиотек. Однако того, что мне было нужно, там естественно не было. Такие книги веками держали в подвалах монастырей и древних замков под круглосуточной охраной, несущей службу поколениями. Так велика была опасность миру от этих книг, закапанных воском времён на переплёты из человеческой кожи.
Родители, видя мой отстранённо-холодный образ жизни, а также иррациональность увлечений, пробовали вовлечь в какую-нибудь полезную деятельность, однако ничего из этого выйти не могло в принципе, ибо я тайно изменяла обстоятельства таким образом, чтобы повернуть исход любого дела в свою пользу.
Мой мощный живой пытливый ум искал, и не находил себе применения в узкой нише официальной доктрины нашего унылого бытия. Слишком серой и пресной казалась мне незначительная жизнь девочки-подростка двенадцати лет. Я хотела не наряжать кукол, а покорять галактики. В возрасте, когда сверстницы либо играли в какое-либо скучное дерьмо, либо что-то мастерили или рисовали, я воображением рисовала как в образе демона бьюсь на просторах зловещей равнины Эскарга с инопланетными монстрами и пожираю их души и тела. Или как духом эльфийской владычицы Анитель Иллерион пробиваю грани мироздания
Примерно тогда же мне стали нравится смерть, и все её жуткие проявления и гримасы. Я тайком приходила в церковь и стояла часами, смотря и слушая как отпевают покойника, с наслаждением вдыхая живой запах свечей, ладана, и нечто глубоко неуловимое, что люди сразу ассоциируют с церковью, болью, смертью и мистицизмом религии.
Я смотрела на лицо очередного покойника, и видела, что он всё ещё жив, что это глубокий летаргический сон, что на третьи сутки этот человек проснётся на глубине в два метра, спелёнутый в саван и с иконой в руках. Он будет беззвучно кричать, разрывая зашитые губы, пытаясь открыть зашитые веки, колотиться в крышку своего нового тёмного обиталища и только немые черви станут свидетелями как он сойдёт с ума и медленно угаснет. Я это видела и мне было безразлично.
Лишь одно молодёжное течение — готы, подходило моему мировоззрению. Но я презирала этих дураков и дур за их стремление лишь поверхностно войти в темы жизни, смерти, таинственного и мистического. Глубже копать, до самых тайных пределов, они не хотели или боялись. Однако мне хотелось хоть как-то, пусть лишь внешним видом выразить ту бездну отчаяния и тьмы, куда я погружалась раз за разом. Тупая прихоть девочки-подростка.
Я покрасила волосы в чёрный цвет, стала наносить готический макияж, и красить ногти чёрным лаком, носить чёрные вещи и массу цепей и колец. Для двенадцати лет у меня стал слишком меланхолический и взрослый вид. Родители, видя такое преображение, старались вытащить дочь из моего мрачного мирка, но успеха не добились. А потом и вовсе махнули рукой, сочтя глупой причудой взрослеющего ребёнка. Они были довольно зажиточными людьми, состояли в учредителях частной школы, где я училась, и там тоже предпочли закрыть глаза на мой причудливый гротескный образ. Естественно, другие дети во дворе ненавидели и презирали меня. Я была изгоем во всех смыслах.
В то время когда они катались на велосипедах и роликах, пытались неумело флиртовать, я сидела особняком на детской площадке, изучая на экране смартфона приёмы каратэ шотокан, технологию стрельбы из разного оружия и философию прерафаэлитов. Я была как бельмо в глазу у этих детей. Своей холодностью, надменностью, аристократизмом я в клочья рвала их самолюбие и чувство собственной значимости. Они видели что я лучше во всех смыслах. Это их бесило. Конфликт и столкновение были неизбежны, и я уже примерно представляла что будет.