- Дела я один вёл. Никто не знает.
- Ну что же вы беспокоитесь, господин Моро, мы же не звери, - так же бесцветно ответил тот и кивнул Анаис: - Доброго дня.
Анаис, не двигаясь с места, смотрела, как отца волокут к повозке; он едва мог опираться на больную ногу, и потому не поспевал за конвоирами. В гортань и грудь - всё словно заполнил колючий огонь; хотелось закричать, попрощаться, потребовать ответа...
Но нельзя.
Дома оставалась мать, Дени, бабушка Мелош. Отец не простит, если на них падёт хоть малейшее подозрение. Человек в мундире, и правда был по-своему, чудовищно добр; говорят, когда лавочника из деревни за лесом поймали на торговле с теми, из-за линии фронта, вместе с ним забрали и жену, и старшую дочь. Обратно не вернулся никто - из-за двух ящиков вина, рулона ткани и горстки патронов для охотничьего ружья.
А тут - лекарства...
Анаис не могла сказать с уверенностью, не померещилось ли ей это, но в самую последнюю секунду, когда перед узким лицом отца ещё не опустилась холщовая ткань полога, он улыбнулся и произнёс одними губами:
"Спасибо".
С подгибающимися коленями Анаис вошла в дом, закрыла дверь изнутри на щеколду. Дени сидел на самом верху лестницы, втиснув голову между деревянными столбиками перил. Мать беззвучно рыдала Хайму в плечо; бабушка Мелош, постарев ещё вдвое, тяжело опиралась на прилавок.
- Много они забрали?
- То, что в доме лежало, - пожевала губу Мелош. - До погреба в саду не добрались. Видать, не знали.
- Хорошо, - кивнула Анаис снова, хотя - куда уж хуже? - Значит, видели не всё. Хайм, скажи, ты по округе торговать часто отъезжаешь?
- Да частенько, э. А что?
- Знаешь Ландри?
- С мельницы? Огюста или старика?
- Огюста. - Анаис глубоко вдохнула, прежде чем продолжить. - Будешь у него - расскажи, что тут видел.
- Да чтоб я - и смолчал, э? - ухмыльнулся Хайм, но тут же прикусил губу; потом хлопнул себя по колену, поднимаясь, точно собрался уходить, но почему-то засиделся до глубокой ночи.
Через два дня стало ясно, что отец не вернётся. На третий, ни слова никому не сказав, сбежала мать.
Анаис больше никогда не видела ни его, ни её.
Братьям она об этом так и не написала.
Аптека протянула до весны - и только потому, что другой-то в округе и не было. Поначалу многие заходили поинтересоваться, куда пропали супруги Моро, но траурные чёрные юбки старухи Мелош отбивали желание задавать глупые вопросы. Раз в два месяца Хайм навещал мельницу Ландри и обменивал всё дешевеющие банкноты на свёртки и склянки, но однажды он возвратился с пустыми руками.
- Не вернулся парень, жена плачет, э, - вздохнул южанин, протянув руки к огню; дрова приходилось экономить, дом быстро выстывал, кроме разве что кухни. - Да ещё какой-то мордач брыластый рядом кружит, вынюхивает. На меня косовато смотрел, ну, я на те деньги муки прикупил. Вроде отвязался. Если тебе не надо, я выкуплю, - добавил он виновато.
Анаис механически отвела прядь с лица. Волосы опять отросли, их бы обкорнать давно, да всё времени не находилось... И к тому же чудился иногда за околицей в сизых зимних сумерках, пропитанных дымом, силуэт высокого мужчины в багряных сполохах, как в шелках.
"Мне косы нравятся, - щекотал ухо призрачный шёпот. И долетало эхом: - Я запомню твои слова, все до единого..."
- Сколько муки-то, Хайм?
- Да два мешка будет...
- Пополам давай.
Через неделю Анаис достала запасы лекарств и перебрала. Кое-какие мази и настойки на травах можно было делать и своими силами, особенно летом, но вот что-то посложнее... Весь день она промаялась с головной болью, сто раз обозвала себя предательницей, мысленно извинилась перед отцом, а за ужином твёрдо сказала, что аптека закрывается. Не через полгода, не через месяц, а прямо сейчас.
- Давно пора, - хмыкнула бабка Мелош и шумно отхлебнула супа через край миски. С осени скулы у Мелош заострились, а глаза потемнели и запали, но сил наоборот будто бы прибавилось - и жалости не осталось вовсе, даже для своих. - У моего мальчика руки золотые были, мы супротив него - тьфу, школяры. Что теперь делать думаешь?
- Пойду работать в госпиталь, - без запинки ответила Анаис. - На это моих рук точно хватит. С голоду не умрём.
Мелош хрипло рассмеялась, откинув голову:
- Как хозяйка заговорила? Всё на себя брать - ещё чего удумала. Ты погоди, бабка старая тоже на кой-что сгодится. Ко мне по молодости аж из столицы приезжали платья подвенечные шить.
- Да кому они теперь нужны? - улыбнулась Анаис, чувствуя разгорающийся огонёк в груди.
"Всё же семья. Пусть и меньше, но пока ещё..."
- Ну, кому я прежде подвенечное шила, теперь траур будет нужен. Мужья-то с сыновьями... - Мелош снова расхохоталась, но смех перешёл в надсадный кашель. - И что ты на меня вылупилась? Неправда, что ли?
- Я тогда тоже работать пойду! - вскинулся вдруг Дени.
Анаис от неожиданности вздрогнула - с тех пор, как исчезли родители, сказанные им слова можно было пересчитать по пальцам двух рук.
Трёх, в крайнем случае.
- Да кому ты такой мелкий нужен? - усмехнулась бабка Мелош.
Дени показал язык и скорчил рожу. А назавтра уже сообщил с гордостью, что нанялся в пекарню. Анаис подозревала, что его взяли лишь потому, что хозяин, господин Мартен, много-много лет покупал у их отца мазь от ревматизма, но прикусила язык. Её саму взяли в больницу без вопросов из-за фамилии Моро, по доброй памяти.
Закрытая аптека, разрушенное семейное дело, долго ещё напоминала о себе укорами совести и мучительными снами, в которых суховатые мужские руки осторожно раскладывали ингредиенты по чашечкам золотистых весов. Но когда распустились листья на деревьях, и почти одновременно пришли письма от Танета и Кё - первые почти что за полгода! - Анаис решила, что это судьба недвусмысленно намекает: правильное было решение, нечего сомневаться.
- Мы будем жить, - мурлыкала она себе под нос, отдраивая больничные полы почти бесчувственными от холодной воды руками. Поверхность мутной воды в ведре отражала уже не девочку - молодую женщину. - Так или иначе, будем жить.
Волосы отросли за зиму; мягкие белёсые локоны теперь щекотали кончиками плечи.
Два года протянулось благословенное затишье. О перемирье и речи не шло, но линия фронта откатилась так далеко, что в войну почти перестали верить, как раньше - в фейри. Стали возвращаться домой те, кого забирали первыми. Кто в новеньком мундире и при медалях, кто в драной, дрянной одежде и с вечным ужасом в глазах; кто сам, кто на костыле, кто без глаза... С одинаковой радостью встречали всех.
Кё написал, что ему предложили переучиться на лётчика, да так и пропал надолго - видно, переехал далеко, откуда письма не доходили. А потом, с опозданием почти на шесть месяцев, допетляла по просёлочным дорогам весточка от Танета. Двадцать строк на мятом обрывке бумаги Анаис перечитывала снова и снова, чувствуя, как к горлу подступает ком.
- Чего глаза-то на мокром месте? - подозрительно сощурилась бабка Мелош, отрываясь от штопки. Свечи давно уже приходилось экономить, и потому само собой получилось так, что к вечеру вся семья собиралась на кухне. - Помер, что ли? Не похоже, раз пишет-то.