Мы, трое твоих сыновей, конечно, не сразу, не все вместе поняли, что у нас нет отца. Мы поняли по порядку: сначала я, потом Андрей, потом Пашка. Но никто из нас никогда в детстве не считал и теперь не считает себя безотцовщиной. Безотцовщина — это когда отца совсем забыли и не вспоминают, не гордятся им. А твой портрет, где ты в военной форме, до сих пор висит дома. И отчим не возражает, ничего не имеет против — понимает, значит, что к чему.
— Ты совсем как отец! — говорила мать то одному, то другому, то третьему из нас. Мать вспоминала, что ты хорошо играл на гитаре, а мы с Пашкой научились на баяне. Только он лучше меня играет — он по нотам умеет. В прошлом году Пашку забрали в армию. Я ему строго-настрого наказал, чтобы не зарывал в землю свой музыкальный талант.
Ты, батя, работал машинистом на паровозе, а Андрей поступил в институт, будет инженером железнодорожного транспорта.
Сейчас он учится на втором курсе, а начитанный уже, как профессор. Мать гордится им. Как же — ученым человеком станет!
Ну а мне не пришлось много учиться. После семи классов пошел работать, матери помогать. Все-таки старший сын в семье. Получил специальность слесаря и работал в том же паровозном депо, где и ты до войны. Тебя там еще помнили тогда и с уважением говорили, мол, хороший был машинист. А меня всегда звали по отчеству — Владимир Иваныч. Так что ударять в грязь лицом перед деповскими я не мог, не имел права.
Потом три года я выполнял долг перед Родиной — служил в армии. Демобилизовался, пожил полтора месяца дома — и потянуло в далекие края. Махнул с горячего юга на север. Сейчас под ногами вместо чернозема — вечная мерзлота. Строим мы здесь на холодной реке ГЭС. Крупнейшая стройка. Молодежи — целая армия.
Я работаю теперь монтажником, зарабатываю прилично. Каждый месяц посылаю понемногу матери домой и Андрею в институт — стипендии ему, конечно, — не хватает. В этом году заканчиваю девятый класс вечерней школы, жениться еще не успел. Но невест на нашей стройке — прямо глаза разбегаются, со всей России съехались! Ходят, ходят — работать мешают…
Я рассказал тебе о Пашке, Андрее и о себе. Вот такие, батя, выросли от тебя три мужика. Мать поставила нас на ноги, а сама здоровье потеряла, с сердцем у неё сейчас плохо.
Отец, может, ты приезжал домой и не нашел нас? В 1953 году мать вышла замуж, и мы переехали на юг. Может, тебе наговорили что нехорошее про нашу мать, и ты решил не разыскивать нас? Тогда я хочу поговорить с тобой, как мужчина с мужчиной.
Все мы, а особенно мать, очень ждали тебя. Когда жили все вместе — ждали вместе. Когда разъехались — стали думать о тебе поодиночке. Мать сейчас, понятно, стесняется отчима и при нем не смотрит подолгу на портрет, не говорит о тебе. Но про себя-то все равно ждет, надеется, что ты живой, и боится, что ты вдруг придешь. До самой смерти, видно, ждать будет и бояться.
А по-моему, бояться ей нечего. Мать ждала десять лет после того, как пришла похоронная. У ней никого не было. А у соседок наших тети Лены Кочановой, тети Клавы Абросимовой, не прими за сплетню, — у них были… Выходит, они получили похоронные, как получают развод.
Они ведь были старыми подругами матери и частенько приходили, звали её в гости, на вечеринки. Тогда мать брала на руки Пашку, нас с Андрюхой садила на лавку по обе стороны от себя и говорила:
— А эту троицу куда девать? Или с собой можно прихватить?
Конечно, оставить нас можно было с бабкой, но никогда она не уходила от нас на вечеринки. Не помню такого.
Что касается отчима, он ничего мужчина — работящий и умный. Он не заставлял, чтобы мы его звали папкой. А бывают, знаешь, какие идиоты? Главное, Дмитрий Матвеевич уважает мать. Жить с ним можно. Сейчас они остались одни — мы-то все поразъехались. Живут и работают они в совхозе.
Отец, если тебе неудобно ехать к матери, приезжай ко мне. Может, у тебя нет семьи и вообще жизнь неустроенная — приезжай, а здесь уж решим, что делать дальше. На стройке хватит работы, и специальность можно получить по душе любую.
Я почему пишу об этом? А потому, что ходят ещё в поездах такие калеки, которые кричат, будто освобождали Киев, и Одессу-маму, и Севастополь. Им подают, потому что никто еще не забыл войну. Лично мне этих людей не очень жалко, обычно они симулянты. Но есть, видно, среди них и настоящие фронтовики, которым война покалечила не только руки-ноги, но и всю жизнь, Вот почему, когда идет по вагонам калека, мне всегда охота спросить у него фамилию. И хоть я знаю наверняка, что он пропьет свою выручку, я отдаю ему всю наличную монету. Вот я и говорю, отец, если что — обязательно приезжай ко мне.